Горит костер. Тепло его маняще. На берегу пустынно. Тихий плеск.
А с дальних гор гудит. Знать снова ящер летит по весям собирать невест.
В лачугах притаились. Свет погашен. Печной дымок над крышей не парит.
В углу, где лик в лучах заката страшен, творит молитву древнюю старик.

Он слышал, как вчера после захода, кричала дочь соседа-мясника.
А по утру сегодня возле брода прибила тело к берегу река.
То тело с дальних гор скатили волны, вернув его обратно в отчий дом.
С промежностью разорванной позорно. С распоротым когтями животом.

Старик глядел, как цепенели люди, не смея подойти и опознать.
Стоял ее отец. В слезливой мути запричитала чуть поодаль мать.
Но ни одна рука не прикоснулась к посланью дальних гор. Все разошлись.
А к вечеру река ее слизнула и увлекла потоком дальше вниз.

Горит костер, теплом лаская вечер. На берегу пустынно. Нет следов.
А в уголочках темных человечьих оплакивают нерожденных вдов.

Пуст минарет. Пустынны храмы Будды. На башнях колоколен тишина.
А у излучин трупов тлеют груды, распухшие и всплывшие со дна.
В селеньях не осталось ни девицы. Старухи, старики, да сыновья.
Но им ночной порой не сладко спится. И не приносит радости заря.

А с дальних гор гудит. Все громче, громче. Приносит им приказ волна реки:
По повеленью ящера под вечер должны на берег выйти старики.
В лачугах плач, стенания, молитвы, угрозы, клятвы, крики, пьяный бред.
Сыны в подвалах ищут меч для битвы. Но проданы мечи за сотни лет.

Но матери их просят схорониться, смириться, не рискуя головой.
Но у отцов торжественные лица — они готовы жертвовать собой.
И сыновья покорны. На закате решают старики — пора идти.
И каждый счастлив — он собою платит за то, чтоб молодую жизнь спасти.

Горит костер, теплом лаская вечер. На берегу пустынно. Нет следов.
Сыны, ропща на волны тихой речки, оплакивают бедных стариков.

В землянках, погребах, в своих сараях — сидят в объятьях ужаса сыны.
Волну реки страшась и проклиная, и в ожиданье первых дней весны.
Весна пришла, а с ней в журчанье водном, в холодном блеске волн, что режет глаз,
Свернувшись в свиток и несомый челном приплыл к сынам с далеких гор приказ.

В унынии, несмело, с недоверьем и без надежды вылезли на свет.
С далеких гор спустилась мгла в селенье. С тех пор живых людей в помине нет.
Но по ночам, в шуршащем тихом плеске и безобидной стрекотне сверчков,
Слышна молитва. Не молитва — песня. Творит её согбенный богослов.

Он видел все: молоденькие трупы в ошметках кожи и следах когтей,
Ничьих невест откусанные губы, скелеты старцев, кости сыновей.
И он поверил. Искренне проникся. Он стал жрецом гуденья дальних гор.
Он научился ящеру молиться. Один. И жив до этих самых пор.

Горит костер, теплом лаская вечер. На берегу пустынно. Нет следов.
Хвалой горам и страхам человечьим гудят молитвы выживших жрецов.

Автор готов к любой критике. Смелее!