Рассказчик для французских мюзиклов — фигура обычная, но именно Гренгуар в данном случае выбран со значением. Так же, как Клопен — чужаков, Гренгуар олицетворяет искусство (что подчёркивается в арии «Где же она?»), и кому, как не искусству, рассказывать? Ведь если рассказ поведёт власть (олицетворённая Фёбюсом)… это будет совсем не тот рассказ, короче.

Гренгуар сразу заявляет весь мюзикл, как рассказ о делах минувших дней. И тут же жёстко соединяет его — с настоящим временем. Предисловие говорит за весь мюзикл: мы расскажем вам старую-старую историю, которая происходит вокруг вас прямо сейчас.

== Это история, что произошла в прекрасном Париже в 1482 году от рождества Христова, история любви и желания.
Мы, безымянные поэты скульптур и рифм, попробуем пересказать ее для вас и для будущих веков. == Нормальный лирический зачин, который отсылает нас к Гюго и заодно задает (напоминает) время — время, когда цыгане пришли в Европу. Этот период подчёркивается неслучайно. И после многих таких «стандартных» лирических строк — совершенно неожиданная и угрожающая концовка:

== Прошла пора соборов кафедральных, толпа варваров стоит у городских ворот. Впустите же этих язычников, этих дикарей! Конец света предсказан на двухтысячный год! Предсказан на двухтысячный год! ==

Напомню, что сам мюзикл был представлен миру в 1998 году, и некоторые действительно ждали конца света в 2000. А тем временем во Франции рос «арабский вопрос», прошло несколько заметных арабских беспорядков, правые стали разыгрывать арабов, как карту в политических игрищах, и французский зритель воспринимал заключительные строки арии в контексте политической ситуации и более того, как обрисовывающие оную.

Поэтому появляющиеся вслед за Гренгуаром цыгане французским зрителем идентифицируются как аллюзия на арабов вполне однозначно. Впрочем, после выкрутасов Саркози мюзикл потому и пошёл повторно, что теперь символ перестал быть просто символов, и поднимаемые вопросы вновь обрели актуальность.

В отличие от Гренгуара, который не стал как-то обозначать себя — нет, обозначил себя, как «мы, безымянные поэты», цыгане представляют себя по всем правилам, целой арией — «Нелегалы».

== Мы чужаки, нелегалы, мы бездомные. О, Нотр-Дам, мы молим тебя о приюте! ==

На самом деле, во французской версии восклицание без предлога: «Приют!» (или «Убежище!» — ещё и так переводится это слово). Это стандартная формула. Любой, воскликнувший «приют» под стенами церкви, теоретически, должен быть впущен. Это старый и непреложный ЗАКОН. В стенах церкви беглеца нельзя хватать, нельзя убивать. Церковь — убежище. К этому закону и взывают чужаки, поскольку собор — единственное доступное им законное убежище.

== Нас больше тысячи у ворот, и скоро нас будет десять тысяч, а потом сто тысяч. Нас будут миллионы, молящих об убежище! ==

Тысячи у ворот — всегда звучит угрожающе… но конец фразы радикально не соответствует ожиданиям. Это не штурм. Это люди, не нашедшие себе другого убежища. Их всё больше. И о да, французскому обывателю от этого страшно.

== Вот, мы босые у ворот города, города на острове Ситэ. Мир скоро изменится, и перемешается, и мы будем играть на острове Ситэ. ==

Тут есть тонкость. Cité — это название острова на Сене, где Нотр-Дам, но cité с маленькой буквы в современном языке — иммигрантский пригород, почти гетто, и в тексте на это явный намёк.

Мир меняется. Стремительно. Идёт большое переселение народов. Меняются идеологии и технологии. Впрочем, продолжение с идеологиями и технологиями будет дальше, а пока — мир меняется. Одна из сквозных тем мюзикла.

Продолжение следует…