Мы вышли из отрезвляющего монотонным гамом ноябрьского леса на поляну, и оказались на берегу почти прямоугольного, как пятисотевровая купюра, огромного замёрзшего озера. К пресным запахам опавшей листвы, перепрелого мха, перерытой кротами земли добавился горький, плотный, резко ощутимый аромат. Я и раньше знал, что озёра пахнут, но что так! — это было открытие.
Аня засмотрелось на это чудо и оступилась. Но я не дал ей упасть, ловко подхватив под руку. Этот жест словно вернул меня в беспечную юность, когда всякие банальности (вроде этой) лезли в голову и вызывали лёгкий сердечный тремор. Да и Аня вдруг стала вся пунцовая.
- Ты чего, глупенькая? — спросил я нарочистым баритоном.
- Ничего. Сам дурак! — ненатурально пискнула в ответ Аня, — Классный каток, не замечаешь?
- Ну да. Вот бы коньки ещё были.
- А давай как школьники — на подошвах!
- Ну давай попробуем….

… С того дня прошло уже лет семь, а я до сих пор не могу забыть, как залихвацки разбежался и, скидывая на ходу куртку, с громогласным, рассекающим пространство и поднимающим в воздух стаи каких-то птиц, кличем прыгнул двумя ногами на сияющий от солнца и ажурно-кружевной от замёрзших внутри пузырьков и растений, лёд.
Хруст. Как-будто треснули кости или крабий панцирь.
Грязные, тёплые, липкие брызги грязи.
Запах метана.
О чёрт, это не озеро! Болото.
- Аня, стой! — кричал я, выплёвывая смрадную тину, — Стой!
Но было поздно — Аню, рванувшую на лёд сразу же за мной, уже не могла остановить никакая сила…

Болото засасало Аню почти моментально. Она не смогла даже закричать. Только хлюпающие пузыри жижи в чёрном провале льда безжалостно отсчитывали последние секунды жизни — бульк, бульк, бульк…
Меня спасло то, что я сбросил куртку и хлипкий кустик хмызняка.

Тишина… тяжесть горячего, воспалённого мозга, чувство пустоты и бесконечного одиночества. За что это всё?! Будьте прокляты и тот день, и то «серебряное озеро», и вся эта жизнь!