Нас разбудил могучий голос Левитана,
В невинной дымке рассветающего дня.
Вещало радио на уличных майданах –
Без объявления, вдруг началась война.

Остановилось. И забилось снова сердце.
Шок миновал, зато наружу рвался гнев:
Ядрёной горечью, настоянной на перце,
И на кулак струной наматывался нерв.

Да как посмели! И – волнующие сводки:
Враги у Киева, под Минском. У Невы?
Скрипели зубы, и тошнило. Не от водки –
От черной свастики и мертвой головы.

Жена и сын: мы обнимались на перроне –
В толпе таких же расстающихся людей:
Под вздохи-выдохи рыдающей гармони,
Под воркование вокзальных голубей.

Но поезд тронулся, и в дымке стала таять –
Моя семья. Хотя я не был одинок.
Махорка, соль, и – фотография на память:
Как оберег любви – нехитрый узелок.

Я сохранил его – в затишьях перед боем:
Когда на сердце наворачивалась грусть,
Перед глазами было кровное, родное –
И фотоснимку я божился, что вернусь.

Но не вернулся. Только знаю, что Победа,
В начале мая сорок пятого взошла:
Священным знаменем малинового цвета –
На тёмном куполе коричневого зла.

Успел я только расписаться на рейхстаге.
Упал – и взглядом устремился в небеса.
Оставшись верным и Отчизне, и присяге:
Шальная пуля – как чихнувшая гроза.

Я не вернулся. Как и многие в то время:
Четыре года шла жестокая война.
И на колени встало вражеское племя,
Но не дождалась мужа славная жена…

Сынок. Подрос уже, наверное? Весна…