Он сидит в их комнате и листает какие-то ненужные теперь статьи, конспекты, книги с неостроумными женскими пометками.

Пока они ждали результатов её биопсии они снова были молодоженами. После результатов сразу же пришлось стать мудрыми старцами. Они потерялись в собственном возрасте, во всех этих сроках, вообще — во времени.
Десять лет вместе. Море ссор, если что, то сразу защитные позы и выпады. Они старались никогда ничего не забывать. Не для того, чтобы мстить, нет. Чтобы помогать друг другу справиться с этим в следующий раз. И следующий раз наступал, и были новые ссоры, но они не были похожи на однообразные, тешащие только своей рябью, морские волны. Они, в замкнутом пространстве своего темперамента, этого маневренного, но упрямого батискафа, путешествовали по всем стихиям, чтобы искать неизвестных до селе бурь. Они находили их и так учились быть одной командой.

Её направили на обычные для раковых процедуры: химия, облучение. Она тогда сразу побрилась наголо. Знали только родные, а близкие сочли за очередную оригинальность. Она продолжала работать.

Он листает её блокнот. Вот так она тогда забавлялась:

И я сдавала кандидатский минимум,
И знаю, что такое трансцендентность.
Но мужиков волнует пиво в инее,
А баб — их неизбежная бездетность.

Она писала для себя, изредка попадая пальцем в небо чьего-то чужого вкуса. Он на нее сердился: непрофессионализм раздражал его даже в смертельно больных. Особенно в них. Почувствовав свист ветра в пропасти, вдруг разверзшейся перед самыми мысами ботинок, они начинают наугад пулять в эту пропасть камешками мыслей, чтобы услышать — далеко ли до дна. Так и не услыхав финального стука, злятся, как обманутые.
Ей становилось то лучше, то хуже. Понадобились седативы. Трехступенчатая схема, как три класса в школе: изменяешься незаметно для себя, но разительно — для других. На первом этапе, пока боль и рвота только маячат как неприятная перспектива, их еще легко перепутать с приступами страха.

Он включает её компьютер, шарит по папкам, фотографиям. Находит что-то позапрошлогоднее. Рыдает. Успокаивается. Файл со стихами первой ступени:

Я боюсь небытия,
Как боялась темноты в детстве.
Судя по умным научным статьям,
Эти страхи находятся в тесном соседстве.
Как инжир наизнанку вывернутый
И сразу,
Как еж, потревоженный палкой,
Я боюсь, как боялась давно темноты
Всей безвестной своей внутрянкой.
Ожидание — смерть. Если б так оно!
Мы б не ждали погод и милостей.
А теперь все расцвечено,
Одно только но:
Есть ли силы у цвета вырасти?

Своих стихов читать ему не давала, он не настаивал. Сама стала читать много философии, сразу всё. И сама задавала ему вопрос: «Как ты думаешь, это панический поиск смысла или я просто хочу сравнить с другими то, что уже нашла?» Создала? Они создали вместе?

Сначала они подолгу говорили о всех этих медицинских штуках, даже ссорились. Ему сейчас не было стыдно за ссоры. Он помогал ей не предавать себя, не мельчать до баночек с анализами и цвета языка. А потом, привыкая, все это превратили в условия своих новых путешествий в батискафе. Он чаще был за штурмана, она иногда пассажиром. Она, конечно, думала как бы это все порезче закончить, а он из-за этого боялся отпускать её одну на улицу. Но эта палочка-выручалочка была слишком уж для них проста. Так решили оба — глядеть на эти загадки духовно-телесной мутации, хоть и не разгадывая их, как можно дольше. Вместе.

Третья ступень — самая трудная для спуска — там в основном темнота, навигационные приборы зашкаливает, фонари гаснут. Опиаты уводили её, превратившуюся в тощенький остов под огромным парусом одеяла, в неведомые для него омуты.
Как-то в больнице, он сидел рядом с ней и ждал, когда в очередной раз она вынырнет, чтобы снова захлебнуться рвотой и забытием. Он отупел от всей этой больничной нудятины, грубости, маленьких подарочков, великих страданий. Она открыла глаза и вдруг сказала, тихо и твердо: «Уезжай потом. И знай. Что если ты останешься один… Я умру дважды».

Он всё стоит у включенного компьютера и держит в руках распечатанный, еще теплый листок с одним лохматым, но понравившимся ему стихотворением:

Научиться бы не вести битв с болью,
Стратегия выжидания — всегда помогало.
В узком водном пространстве и так места мало,
Чтобы сыпать на раны солью.

Вот бы редкую сушу, в воде утопающую,
Не тереть до красна, не вязать бинтами.
Чтоб границы воды ощущали сами
Глубоко и правдиво себя ощущающими.

Разделить бы воду и сушу надвое:
Каково им станет друг без друга? Лучше ли?
Постоянства требует суша без устали,
А вода — перемен. И несет их неладная.

Через сито воды просыпается суша:
Вымывает крупу золотой породы.
И свинцовой. Эта другого рода -
Тяжелее, что вовсе не значит хуже.

И нет же, нет — не напрасен труд,
Просто здесь нет и категории нужности.
Да, и никто не открыл еще сущности
Воды и суши взаимных пут.

Взять с собой? Он улетает сегодня — зашел попрощаться с её матерью и с их комнатой. Все её, их вещи здесь. Уже в пыли. Он, конечно, плачет, плачет. Взять какую-то вещь? Что? Платье? Духи? Книгу? Жесткий диск, в конце концов?

Он кладет листок с распечатанным стихотворением. На стол. Прощается с её матерью.

Она же страшно любила яблоки! Там на кухне, на подоконнике, снова лежит пара желтых с красными бочками. Идет туда уже в пальто и ботинках: «Можно?» — «Господи, да бери, конечно! Еще дать в дорогу?» — «Нет, спасибо. Я буду звонить». Он, конечно же, сто раз пожалеет, что не взял вот того фарфорового слоника — первый её шутливый презент, этот её шарфик, даже прядку волос — лежит ведь в шкатулке. Но не сейчас. Иначе ей придется умирать дважды.

В самолете от обеда он только что отказался, а сосед увлеченно втягивает положенную порцию макарон. Он достает яблоко. Хрустко, с брызгами откусывает и, почти не прожевывая, глотает. Сок по пальцам. Сладкий! Влажные кусочки падают на свитер, он подбирает и, не стряхнув ворсинки, заглатывает. Смотрит на соседа — тот улыбаясь подмигивает, мол, тоже вкусно.

Огрызок и палочка. Он с наслаждением перемалывает зубами терпкие семечки, и эти чешуйки, которые вечно противно застревают между зубами, в которых сидят семечки, он, как может обсасывает и глотает.
Остается палочка. На высоте пяти тысяч метров над уровнем моря он кладет её в карман.

Батискаф, с трудом, медленно, начинает движение вверх.

Автор готов к любой критике. Смелее!