Костик вышел из кабинета с золоченой табличкой на двери и, расправив плечи, шумно с удовольствием втянул воздух любимого пыльного коридора. Он изучил тут каждый закоулочек, допоздна просиживая над своими экспериментами в лаборантских, выискивая завалявшиеся никому не нужные железяки и проводки, и умело пристраивая их на службу человечеству. Теперь он, наконец-то, побывал и в этом неприступном кабинете, ход в который был открыт разве что только самым выдающимся физикам современности. У Костика ломило кости от недельного недосыпания – шла сессия, но было радостно от того, что его курсовая работа послужит какому-то интересному делу. Чудак академик констролил какую-то замудрёную машину, видимо, с прицелом на очередную нобелевку. А ему, студенту первого курса физтеха, просто было интересно покопаться в вейвлетовых ребусах интегрального преобразования. А заодно угодить этой курносенькой из параллельного потока. Академик аж крякнул, увидав микросхему преобразователя изогнутую в форме сердца, пронзенного стрелой. А ну и пусть! Исходные данные от этого не страдают, а ей понравилось, даже согласилась пойти погулять сегодня. Костик дернул плечом, поправляя ремень гитарного чехла с ярко-красной надписью «За свободу!». Академик и это прокомментировал, мол, молодо-зелено, лучше бы с такими мозгами статьи писал и по конференциям ездил. Да, что он понимает! Конференции не сбегут, а вот курносенькая… Костик прибавил шагу. Ему, конечно, было интересно, как его преобразователь сработает в академиковой машине, тем более, что никто ещё до этого не направлял спектральные амплитуды в обратную сторону. Но курносенькая ждала его у общаги, а, значит, академик пусть сам как-нибудь разбирается.

***
Альберт Германович, сияя лысиной и металло-керамической улыбкой, распростер добротные твидовые объятия навстречу другу. По гулкому мрамору институтского вестибюля к нему полушёл-полулетел длинный белоснежный шарф, из которого выглядывали очки в золотистой оправе и борода с проседью, а в петличке красовалась алая роза. Физик обнял друга, сгребя в охапку и перемешав бороду с лепестками и очки с шарфом. Сколько лет, сколько зим!
- Сколько лет, сколько зим! Какие только чудеса не случаются под Новый Год! Сам Александр Сергеевич, солнце русской поэзии, к нам, скромным материалистам, пожаловал! Наконец-то!
- Альберт! Да, оставь ты свои дифирамбы. Уж ты-то не смыслишь в хореях и ямбах.
- А вот сегодня я тебя, дорогой гений, и удивлю!
Светясь лысиной и радостью Альберт Германович повел Александра Сергеевича Пущина в свой просторный, в четыре окна, кабинет, заставленный массивным письменным столом, щекастыми кожаными креслами и конструкциями неизвестного предназначения. Из-под неплотно надвинутых чехлов тянулись на свободу ручки-антенки, подслушивали уши-динамики и подмигивали глазки-лампочки.
- Профессор нанобиодинамики, академик Альберт Германович Цвейштейн, — на весь коридор продекламировал Александр Сергеевич, читая табличку на двери — тот самый Цвейштейн, что еще в пятом классе запустил на ракете десяток мышей. И, заметить прошу, ни одну не угробил! За что был в последствие выдан и Нобель! Что ж, выходит два светила в одной светлице! Есть повод отметить и вместе напиться!
- Что ни слово, то перл! А ты как в одиннадцатом дал зарок говорить стихами, так и ни-ни? Ни слова прозой? Даже когда за хлебом ходишь? Когда следующую книгу ожидать?
- Альберт ты свет Германович, помилуй, завалили работой постылой! Там — сонет, здесь — септет, этим — оду, а тем — подавай про народ, про судьбу, про свободу. А еще эти заседания, обсуждения, присуждения… Одним словом, никакого размаха для гения!
- Ничего, Александр, сегодня я тебя звал не на коньяк.
- Как так? А я-то настроился. Вот уж расстроился… А твоя-то мечта голубая как поживает? Машина свободы, так её величают?
- Пока в чертежах. Но, Александр, тебя-то я осчастливить уже готов!
- Коньяк все-таки есть? В ожидании весь!
- Саш, да успеем еще, ты вот послушай. Машина свободы — проект большой, к нему с разбега не подступиться…
- Правильно, ну а если напиться…
- Да, послушай ты, дурень, гениальная твоя башка! Не подступиться с разбега. Но помаленьку, по винтику, собрать её можно — я все рассчитал. Вот, гляди, здесь у меня модели, видишь? Вот это Музыкант. Помнишь, пару месяцев назад песня появилась, на радио до сих пор гоняют. Так вот он, автор-то! А вот, гляди, Художник, и вот каталог — работы его…
- Так, погоди, ведь это же… Ба! И в столице выставки шли! Помню в газетах: «ах, талант, новый Дали»! А это вот оно как! Ловко! Ну, ты мастак!
- Да, не я один, честно признаться над ними тут целая лаборатория трудилась — все сгодились, мониторами в грязь не ударили, как говорится.
- Мне снится, кажется, снится… Вопросов роится уже вереница: ведь целью свобода — и где же она? Мне, скромному барду, она не видна.
- Александр Сергеевич, в свобода-то не у них, а у тех, кого они заменили! Что ж тут не понять? Заказали художнику холст, а вдохновения-то и нет, и пишет бедолага, торопится к сроку, чтобы только заказчику угодить. А теперь машина на это есть! Заряжаем программу: «пейзаж», «масло», «в розовых тонах», «небо», «река», «корова», «луг», «поздний импрессионизм», что еще желаешь? Звезды? Облака? Дымку туманную? Вот тебе и картина!
Альберт Германович потыкал какие-то кнопки на агрегате, напоминающем офисный копировальный аппарат. Тот, поурчав с минутку, выпростал из одной из многочисленных щелей, свежий шедевр, на котором красовалось все только что описанное — пахучая краска поблескивала на бугристом холсте.
- Альберт, ты демиург, ты Птах! Повелитель свободных искусств… я теряюсь в словах! И как тонко, ты гляди только! Какие мазки! Это Моне! Нет, это лучше Моне! Можно мне? На память…
- Бери, дружище! Но погоди, для тебя тоже есть сюрприз!
Александр Сергеевич оторвал восхищенный взгляд от картины и с подозрением посмотрел на сияние лысины.
- Альберт, только не говори, что добрался и до поэзии. Это не мыслимо! Что б машина писала стихи! Не неси чепухи!
- Да, не спеши ты так, Александр Сергеевич, погляди сперва, потом будешь кипятиться.
- Напиться! Нет срочно напиться! Как можно? На музу, на образ печальный, лезть с транспортиром и готовальней!
Александр Сергеевич резко отшвырнул еще секунду назад так восхитивший его холст и стал мерить быстрыми нервными шагами кабинет, украдкой подглядывая за академиком. Тот подошел к какому-то особняком стоящему постаментику, накрытому обычной белой салфеткой. «Коньяк? Так, так, так… Ну, шутник наш чудак!» — промелькнуло у Александра Сергеевича.
- Да, ты послушай! Ведь сам страдаешь: говоришь, времени творить нет, все дела-дела. А тут вот!
Альберт Германович одним махом сорвал тонкое покрывальце с постаментика, но, к разочарованию Александра Сергеевича, под ней оказался обычный раскрытый ноутбук. Александр Сергеевич презрительно отвернулся к окну.
- Александр, я же к тебе как к светиле, как к почетному члену союза, как к председателю конкурсов, члену жюри, лауреату и заслуженному, в общем, как к человеку, за советом! Это часть моей Машины Свободы, без которой весь труд псу под хвост…
- Прохвост! Ах, ты прохвост! Хочешь меня заменить железякой? Думаешь, стих написать может всякий? — отозвался возмущенно дрожащий голос из-за бархатной шторы.
- Да, нет, Альберт, ты послушай. Здесь сложная программа, объяснять — недели не хватит — самая тонкая из всех машин. Ну погляди ты!
- Болван! Кретин! Да как ты…

Зачем тебе бессмертие?
Зловещие предвестие -
Знать, ты на перепутье -
Знак злой судьбы, бесчестие.
Зга уведет в ненастье
За те леса, где счастье.
Знай, слушай на распутье -
Зовет тебя проклятье.

Александр Сергеевич изумленно обернулся на металлический голосок и встретился взглядом с глазом, одним единственным глазом, переливающимся то зелено-голубым, то орехово-карим, и добродушно глядящим из черноты экрана.
- И что это было? Что за нечистая сила все это сложила и проговорила?
- Саша, это Поэт. Познакомься. Вот только что заложил условия: «начало на З», «окончание на -тье», «ямб», «печальное».
Александр Сергеевич фыркнул и снова отвернулся.
- Поэт! Что за бред! Ну, уж нет! Сам придумал или кто подсказал? Тоже мне, физик -оригинал!
Вдруг его осенило.
- Ты лучше вот что его попроси. Мне к завтрашнему дню надо на Пушкиниану какую-нибудь работку, что б была коротка, но в стиле. И, слушай, налей коньяка, что-то о нем мы совсем забыли.
- Да, запросто! Так, нажимаем: «в стиле Пушкина», чем там лучше?
- Пусть врежет ямбом пятистопным! Альберт, достань из шкафа стопки.
- Пожалуйте!

И сердце бьётся. Дни мои
Как мимолетное виденье
Без божества и без любви,
Как гений я без вдохновенья
В тревогах чистой красоты
В глуши, во мраке суеты…

Александр Сергеевич замер с полунадкушенным лимоном в зубах, забыв поморщиться и с удивлением глядя в переливчатое око Поэта.
- А хорошо шельмец загнул! И ямб, и мрак, и глушь ввернул. А может зря это я так… Альберт, как твой хорош коньяк!
К Альберту Германовичу вернулось, потускневшее было в испарине спора, сияние. Он пригубил и откинулся на кожаном троне возле дубового полированного стола.
- А жаль, что Поэт твой не пьет! Я б налил.. Что ж, дружище, идёт, убедил! Беру его на испытание! Посмотрим — сыщет ли признание!
Александр Сергеевич принял от благодарного, за высокую оценку его труда, Альберта Германовича серебристый кейсик, размером с небольшой томик Пушкина.
- Ах, как приятно, Александр Сергеевич, дорогой ты мой! Как хорошо, что вот так можно подарить свободу талантливому человеку!
- Альберт Германович, тебе, мой друг, спасибо! Свободным стану и, глядишь, создам всем критикам на диво три тома шедевральных вирш!
На том и расстались.

***
- Алло! Это Пущин? Пущин, собака, это ты?!
- Алло… Это кто? Конь в пальто? Жан Кокто?
- Пущин! Ты пьян? Ты с ума там что ли сошел совсем?
- А-а, это ты. Ну, здравствуй, верстальщик-долгий ящик, кислотная изжога, вершитель судеб слога…
- Ты идиот? Пущин, ты совсем допился там? Где стихи?!
- Какие стихи? Сегодня какой день, а? Что за дребедень, а?
- Тридцать первое, Пущин, де-каб-ря! Ты понимаешь, ты, гений, чтоб тебя, что стихи должны быть в журнале через пол часа! Меня повесят!
- Слушай, погоди… Трубку не клади… Да, не галди…
Александр Сергеевич с трудом открыл глаза, все плыло: стены комнаты, завешенные грамотами за заслуги, за победы, за открытия в литературе, золотистые статуэтки на пьедистальчиках с памятными надписями, бутылки, кружки, рюмки, переполненные пепельницы, запотевшие окна… Круговерть… Сыр ли там на столе, колбаса ли… То ли смерть, то ли черти всю ночь здесь плясали… Ах, да.
- Будут, будут стихи. Через десять минут вышлю. Всё, не ори, на луну посмотри, в ночь окно отвори… Куда идти?

Александр Сергеевич жадно припал к на ощупь выуженной из-под дивана бутылке чего-то вчерашнего. В голове икнуло и слегка прояснилось. Несколько часов до нового года, верстальщик ждет стихи, редактору звонить поздно, да и не удобно… Нужно собраться и… Александр Сергеевич пододвинул к себе серебристый кейсик, залитый чем-то липким, но оттирать было некогда. Ловким, заученным за год, движением, он откинул крышку и на него уставился, как будто погрустневший за все это время, глаз.
- Ну, здравствуй, свобода! Как жизнь? Как погода? В порядке? Тогда, милый друг, за работу…
Надо было задать какие-то параметры и Александр Сергеевич, почти наобум понатыкал что-то «новогоднее», «актуальное», «ироничное» — процентов на 30, и… «жизненное».
Не в силах прочитать творение, Александр Сергеевич скопировал его и одним махом выслал беснующемуся верстальщику. И вырубился.

Вечером первого января Александр Сергеевич Пущин — заслуженный член и председатель, лауреат премий, получивший за последний год приглашения от всех издательств страны, активный участник всех поэтических сайтов, поражающий редакторов и коллег своей работоспособностью, талантом и безотказностью — в общем, этот чудесный человек, сидел в кабинете главного редактора главнейшего литературного журнала в наиглавнейшем издательстве, красный как свекла и не знал, как лучше провалиться — сквозь землю или насквозь земли, чтобы уж навсегда вылететь с орбиты этой проклятой планеты, на которой не было места, чтобы скрыться от позора. А главный редактор уже в который раз тыча ему в лицо новогодним номером главнейшего журнала, уже не орал, а сипел сквозь сорванные связки.
- Как могли вы? Как ваш чертов мозг извернулся такое наваять? Да, вы понимаете, что вы поставили под угрозу всю редакцию?
- Я нечаянно… Я в затмении… Я в отчаянии, но ведь гении…
- Да, какой вы гений после этого? Ну, прочтите, прочтите еще раз! Чтобы наизусть, чтобы помнить, за что я вас вытурю из редакции, из литературы!

Александр Сергеевич уже запомнил. Но чтобы не раздражать прединфарктного редактора, он послушно взял журнал, открыл его на трижды проклятой третьей странице и вчитался.

С новым годом, друзья!
С новым курсом рубля!
С новым сайтом закрытым по воле Кремля!
С новой мирной войной!
С новой жизни ценой!
С новой совестью!
С новой несбытной мечтой!

Всеми извилинами стремительно трезвеющего мозга он старался придумать причину, по которой на третьей странице появилось вот этот опус за его подписью и даже с его фотографией в верхнем правом уголке. Он пытался валить все на верстальщика, но тот открестился от стихов, заявив, что не его это работа, он видите ли вообще не читает, а только верстает. Редактор, доверившись таланту, сам проворонил, конечно, но его репутация безупречна, жизнь обеспечена, что тут перечить…
- Это не я. Я вам сейчас все расскажу…
Александр Сергеевич в очередной раз произнес эту фразу, что вызвало новый приступ сиплой ругани и проклятий. Но на этот раз ругань перешла в изумленный писк — до такой степени вранья не доходил еще никто.
- Какая машина? Пущин, вы что? У вас совесть есть? У вас делирий, не иначе!
- Я покажу. Он у меня здесь, с собой. Такой небольшой, специальный складной. Глядите, если хотите.
Глаз наивно взглянул на редактора.
- И что? Даже если весь этот бред правда. Как прикажете журнал спасать после этих, с позволения сказать, поздравлений?
В воспаленном мозгу Александра Сергеевича забрезжил луч.
- Битва…
- Что? Добра со злом?
- Битва. Машина, бездушный металл, с человекам, которого сам Бог создал… или сОздал… Мое предложение: битва машины и гения. Ваше мнение?
Редактор, склонившись над машиной, тер лоб так, будто старался втереть в него никак не желающую впитываться мысль.
- А-а, черт с вами! Утопающий хватается за соломинку. Пишем объявление и условие… Каково условие битвы?
- Предлагаю три раунда, в первых двух установим стиль и размер. А в третьем — свобода — поглядим, что этот душ инженер понапишет… В третьем раунде стиль и размер — на свое усмотрение, читатели голосуют за понравившееся творение. В последнем раунде пусть отгадают кто написал стихотворения. Если ответят верно, машинный слог угадают, то пусть это адское сглаза бельмо к чертям по винтикам разбирают!
- И какой же итог будет у битвы?
- Надеюсь, помогут мне ваши молитвы…

И читателю даже угадывать не пришлось.

Это теперь уже не так важно, за чьи стихи голосовали читатели. Главное, что в третьем раунде машина сама капитулировала, непривычно загудев, защелкав своими электронными мозгами, и, погасив добродушный переливчатый глаз. А победоносные вирши Александра Сергеевича навсегда вошли в историю, к радости всех поэтов земли, как сразившие железный натиск соперника:

Человеку — венцу творения
Не престало вступать во прения
С шестеренками, чьё верчение
Происходит без вдохновения.

Мановением простого штепселя,
Пневматической помпой дросселя,
Ради суммы приличной векселя,
Раздувают опавшесть топселя.

Ну куда там валов юлению
До свободы парения гения?!
Богом данного для спасения
Душ от скверны и тел от брения!

Под бурную овацию Александр Сергеевич с торжественным видом вышел из до отказа забитой журналистами редакции и прямиком отправился к академику.

- Ну, что, Альберт, держи ответ! Удружил, нечего сказать, свободный дух, не дать не взять! — ещё издалека разнёсся по коридору зычный голос триумфатора.
- Здравствуй, здравствуй, Александр Сергеевич! Всё видел, в интернете глядел, в телевизоре. И, знаешь ли, рад. Да рад! Тому, что есть ещё над чем мне, старику, работать.
- Что, Альберт, не умеришь амбицию? Так и будешь машину клепать? И в поэзию, в нежность Фелиции, глубже станешь с клещами влезать?
- Ну, с клещами, не с клещами, а разбираться тут есть в чём. Ведь, понятно же, на чём машина погорела — на свободной теме. Свободной, понимаешь?
- Понимаешь, понимаешь! Только одного ты, Альберт, не знаешь, что всё это время, целый год, налетело хлопот, что уж невпроворот. То один пригласит, то второй позовёт, то фуршет, то банкет, то с чинами обед. Ох, уж мне эти почести! Настоящего хочется, посидеть в одиночестве, чтобы сосредоточиться. Уж, какая тут свобода, не дают нигде прохода…
Альберт Германович с сочувствием глядел на исхудалого, чуть одутловатого поэта, только что по праву отстоявшего это высокое звание. Видно было, что тот и впрямь измучен и нуждается в покое.
На следующий день Альберт Германович разобрал злосчастную конструкцию, отметив, однако, некоторую странность: изогнутая сердечком микросхема преобразователя была как будто чуть надорвана. Возможно в этом и была причина остановки работы системы. Альберт Германович, внимательно осмотрев все проводки, сгреб их в ящик и поставил в лаборантской. Такой у него был принцип: неудавшиеся проекты не переделывать, а начинать с нуля.

***
Второкурсник Костик внимательно просматривал каталоги памяти преобразователя. Для очередной курсовой работы нужны были кой-какие детальки, которые приходилось собирать по сусекам родного института. Вчера в лаборантской, разбирая старьё, Костик нашел знакомую микросхему сердечком и тут же вспомнилась курносенькая… Так она тогда и не пришла, а он-то, дурак, поверил. За год много воды утекло, много было ещё курносеньких, светленьких, тёмненьких, худеньких, пухленьких — Костик был не только умный и талантливый, но еще и симпатяга. К тому же лидер студенческого кружка, борющегося за права и свободу, не больше не меньше, а всех людей на всей земле. Бороться пока получалось только с самодуром-охранником в общаге, блюдущим моральный облик будущих академиков, но планы были грандиозные. Костик шёл чёсом по архивным папкам и удивлялся — всё подчистую стёрто! И что там академик с этим преобразователем творил? Не понятно. Тут на экран компьютера вылетело сообщение о том, что в далеком уголке электронной памяти укрылся один лёгонький файлик. Костик, хихикнув, ткнул «Открыть», ожидая увидеть фотографию академика в объятиях жаркой мулатки или что-нибудь в этом духе. Но на экране появились только строчки с западающими местами буквами.

Воевать не с руки с неуместной свободой.
Острых слов она б очередь смело метнула,
Но в холодную пропасть взведенного дула
Только камень летит неизвестной породы.

Благородства сюртук надевать по субботам,
Отутюжив борта, сунуть цветик в петлицу -
Холуя жизнь проста: потерпели седмицу,
А на светлое — пьянка — нехай, заработал.

И вставать тяжело на крыло. Год от года
Все сильнее ветра в поднебесье качают,
Но тем крепче заварка вечернего чая,
И на сладкое — горькая сдоба свободы.

Костик на всякий случай скопировал на винчестер, ему почему-то понравилось, вот взял бы и сам как-то так написал, если бы умел. Страшно не терпелось разобрать механизм, чтобы выяснить как же действуют спектральные амплитуды, направленные в обратную сторону. Он вытащил преобразователь из адаптера и принялся за дело.

Автор готов к любой критике. Смелее!