В воздухе стоял смешанный запах бардака с борделем: амбре из потных подмышек и давно нестираных носков вальсировало, сплетаясь, с удушливым смрадом второсортного одеколона. На разбитом диване лежал начинающий поэт Василий Пригожин и бился над рифмой к слову » конвертируемый». Вообще-то рифма была: «неорганический», но Вася подумал, что на этом слове можно будет соорудить ещё одно стихо — жалко ему было такие слова ставить в один текст. Последнее время он часто задумывался: почему его не понимают, копаются в смысле и переиначивают оный как захотят, или вообще такового не видят. Для него, для которого идея стояла на первом месте, всё было предельно ясно. Мир начинается с песчинки, о ней и с неё и надо начинать повествование, то есть путём дедукции выстраивать сюжет, кости обрастают мясом, образно говоря, а не наоборот, но в реальности дела обстояли крайне плохо и невыразительно. Василий злился на себя, хотя нет — последовательность была иной: он кипел яростью на рецензентов, потом — на себя, многажды пытался бросить это тухлое, как он сам выражался дело, но… Это чёртово «но» не давала шансов увернуться от желания быть где-то там, среди избранных избранников-изданников. Он по молодости не понимал, что в современном мире, которым правит эквивалент обмена, можно за свои кровные издать чего угодно, да хоть книжку, где будет одна буква «ё». Незнание многим обошлось боком, но о покойниках либо — нейтрально, либо — ничего. Он решил пойти к одному известному в определённых кругах поэту и попросить совета. Поэта звали или это был его псевдоним: Анапестус. Человек — эксцентричный, независимый и циничный ( Вася подумал — оп- па- рифма, надо запомнить).
Вася не любил долго собираться, сказал — сделал. Узнал у знакомого стихоплюя адрес, сел на маршрутку и с песней — к авторитету местного, поэтического бомонда. «Вот эта улица, вот этот дом», как пелось в древней, старорежимной песне. Откуда Вася знал эти слова, он и сам не мог припомнить. Дом его слегка разочаровал. Это была старая, болезненная, обыкновенная «хрущёба». Правда, входная дверь уже — новая, с пультиком. Василий нажал на номер, послышались гудки, затем голос: » По пятницам не подаю, пошли вон! Пятидесятникам советую переименоваться в шестьсотшестьдесятшестистервятники и тоже пошли вон!» Вася робко кашлянул и просипел от испуга: » Я по поводу стихосложения к Вам от нашего общего знакомого, который Вас рекомендовал как авторитетного знатока поэтической строки.» У Василия от волнения проснулась несвойственная ему лексика вербальной речи. В переговорном устройстве стояла тишина. Видимо Анапестус был в замешательстве: связываться ли с интеллигентным собеседником или нет, но эксцентричность диктует особенные харАктерные черты: «Милости прошу! «- прошелестело в динамике. Василий, не помня себя, влетел на пятый этаж и очутился перед обшарпанной дверью. Ему показалось это как-то подозрительно: известная личность, а живёт вона как… Но это было мимолётная мысль, которая мгновенно растворилась в глубинах извилин мозга, как только открылась дверь и на пороге появился он. Вернее, вначале появился его нос, как шутил Сирано де Бержерак. » Заходите, юноша,» — любезно пригласил хозяин славного лицевого аксеcсуара. Шею Анапестуса украшал грязноватого вида шарфик, видимо, когда-то шёлковый. Остальное как водится: рваные джинсы, футболка — тоже не первой свежести, явно холостяк, витающий в ему только ведомых эмпиреях.
Василию было явно приятно войти в комнату, которая затхлой обстановкой напоминала его собственную. » Пришёл домой!» — мелькнуло в голове. Хозяин сразу уселся в кресло, развалившись этаким утончённым барчуком, зыркнул большими выпуклыми глазами и бросил Васе: «Падай!» Человек этот был явно энергичный, из него сразу пошёл поток информации: » Это у тюрков принято сидеть по полчаса, вылупив глаза друг на друга, и молчать. У нас, европоидов, вернее, азиопоидов всё наоборот: встретились и тут же к делу.»

Автор готов к любой критике. Смелее!