Когда изменилась картинка, всё вокруг забегало, замельтешило, тогда ему вдруг стало по- спокойнее, не он один нервничает, истерит. Время медленно, медленно, со скрежетом ржавых шестерёнок прокручивало не секунды, нет, мгновения. Как в замедленном кадре: низкий звук голоса, плавные движения, а главное, лица: не так страшно искажались, потому что изменялись тоже медленно и плавно. Он переводил, как ему казалось, взгляд с предмета на предмет, с человека на человека с трудом, преодолевая густую, вязкую пелену, которая имела сметанную консистенцию. Чувства ушли глубоко внутрь и не собирались с ним общаться, не говоря уж о том, чтобы возвратиться. Создавалось ощущение видение самого себя со стороны, отстранённое и равнодушное, как- будто он привычно смотрит триллер по телевизору под чипсы или поп- корн, где есть уверенность в том, что главный герой, как бы его не убивали, резали, останется живёхоньким и здоровеньким. Скучно!
В сегодняшней ситуации было что- то новенькое, не испытанное. Аа… Не было ощущения хеппи- энда, точно! Но чертовски было интересно посмотреть: чем всё закончится. Неожиданно, какая- то женщина бальзаковского возраста стала его трясти и кричать, почему он не орёт благим матом, мол, это не в тему и не по правилам. Ему хотелось ей возразить, достаточно того, что кричит она, да так, уши закладывает. Попытался объяснится, но вышла неувязочка. Истерия — это колоссальное ускорение: десять слов в секунду. Он говорил один слог в минуту. То есть визави забывал предыдущий слог, на выходе получалась полная галиматья, которая в никакое сравнение — с глухим телефоном. Так они пообщались: одна выдала информацию ровно за полторы секунды, успев рассказать кто она да когда родилась, чем занималась, сколько раз была замужем, что все мужчины — идиоты, включая и его, потому что его реакция на происходящее совершенно отличается от её, а это первый признак дебила, тем более, что он не делает ей фривольные намёки ( а следовало бы, так как она выглядит очень даже ого- го и, по секрету, в постели тоже не промах ), и что он сидит как пень, когда все вокруг бегают и орут как сумасшедшие. Он ответил: «Я…»Далее шёл подробный отчёт почему он такой и сякой, но лимит был выработан и местоимение повисло в густом от страха и ужаса воздухе. Возникла неловкая пауза, которая длилась у обоих говорящих по- разному в связи с различным по длительности временным континуумом индивидов.
Неожиданно он поймал на себе взгляд ребёнка, который сидел в кресле напротив. Женщина к этому времени куда- то растворилась, оставив после себя след амбре, в котором перемешались ярость, бешенство от того, что идёт не по её плану, животный ужас смерти и немного контрафактных дешёвых духов.
Похоже, что не он один был в состоянии некой временной нирваны. Ребёнок смотрел на него сквозь призму слёз, которые искажали глаза и делали их просто не по- человечески огромными. Было совершенно всё равно: мальчик это или девочка, он и сам- то вдруг подумал: «А кто я?» Мысль занятная: не именно мужчина или женщина, вернее, не только это, а кто по природе своей. Инопланетянин? Предмет неодушевлённый? «Душа.» — вдруг услышал он. Говорил ребёнок сидящий напротив. Оказывается дитя могло общаться с ним на одной частоте. Вообще- то, его немного подташнивало, но немного, в пределах допустимого, поэтому можно было согласится с малышом, что он — душа. «А ты?»- спросил он. «И я» — мгновенно пришёл ответ. Губы не шевелились. «Выходит телепатия,» — осенило его. Решил поинтересоваться: «Долго ещё?» «Нет, » — ответил ребёнок, — «Вечность.» «Ну слава богу! Мне, честно сказать, вся эта кутерьма изрядно поднадоела! Тишину жажду, покоя!» «Сейчас, дяденька,» — прошелестел ответ, — «Мы близко, вечность тоже имеет своё окончание, дальнейшая станция бесконечность.»
Они, крепко держась за руки, шли среди обломков самолёта, пытаясь найти собственные тела. К сожалению, ничего похожего, одни обожжённые, исковерканные трупы. «Ничего,» — успокаивал он ребёнка, — «Я слышал: могут дать новое тело.» Кто даст и за что, он не помнил, но такое складывалось у него ощущение. Пока мы верим — живём.

Автор готов к любой критике. Смелее!