Жил не тужил на белом свете маленький Кешка. Вообще-то, не совсем маленький, пожил чуток, да и насчёт «не тужил» было сомнение, в общем, проблемы существовали и, в отличии от Кешки, немаленькие. Время шло, надо было жениться, произвести потомство. Нет, нет, не так, завести потомство, вот это по-нашему, по-домашнему. Но в перевёрнутом мире трудно сделать что-либо твёрдо стоящее на ногах, а не на голове. Кешка не отчаивался и предавался глубокой философии жизни, то есть, если чего-то долго ждать, то развлеки сам себя, подай копеечку страждущему. Опять же соседи помогали скоротать вялотекущее время. Частенько наведывался бравый гусар Иннокентий. Такой рыжий, рыжий, усатый, усатый, начитанный, начитанный. От пяток до кончиков усов, ей-богу. Говорил Кешке, что жизнь прожить, это не потолок перейти, это не по кухне в ночное время, прошуршав мелким бесом, просеменить. Это не довольствоваться крошкой заплесневелого хлеба, когда другие жрут от пуза, только зыркалками выпученными зыркают. Кешка был в улёте от такого полёта мысли: как излагает, подлец! Ну просто каждая мысль — ангел да ещё с тремя крыльями. Где располагалось третье крыло у Кешки как-то в уме не монтировалось, но он и не вдавался в такие незначительные подробности, главное красиво брякнуть. Иннокентий долго не задерживал, вечно куда-то спешил по каким-то ему известным делам. «Юла» было его второе имя. Появлялся и исчезал как призрак Командора в ночи, чем всегда слегка пугал Кешку. Кешка был от природы тщедушен и боязлив, сказывалось генетическое несовершенство: субтильность, малоподвижность, чахлый зеленоватый вид. Вообще, он просвечивался, как бы, на свету и это пугало. Правда кого пугало, было не ясно, но страх так и витал в густом от испарений воздухе. Наведывалась в гости и Скатофагида дё Копрофагия, местная аристократическая элита! С точки зрения, конечно, самого самоназначенного бомонда. Графиня была чопорна и чистоплюиста: постоянно потирала ручками, желая стряхнуть налипшую неведомо как грязь. Может, тлен веков. Вечно покручивала лупоглазыми глазками по сторонам: чего бы поесть. Сладкое любила! Не оторвёшь. Кстати, через эту сладкую любовь многие её родственники потерпели убытки. Да… Прямо до смерти. Не гнушалась Скатофагида и чего-нибудь с душком да плесенью. Вкус был не то, чтобы отвратительный, пожалуй, извращённый. Тараторила как трещётка-жужжалка. Причём пыталась при этом грассировать на французский манер, но вместе с жужжанием это выходило крайне потешно: » Ах, бедненький Кешенька! Да как ты исхудал, похудал! Да щёчки провалились, ввалились, Геракл засушенный ты мой!» У неё получалось: Геррржжлакыль. Просто ужжжжас. Кешка страдальчески, но стоически переносил эти слюнявые, насквозь лживые стенания разжиревшей на дармовом графиньки, как он её ласково, но искренне, прозывал про себя. Благо, что Скатофагида дё Копрофагия была вечно голодна и находилась в постоянных поисках: где бы чего-нибудь слямзить, на предмет перекусить. Поэтому, не успев договорить очередную псевдосочувствующую сентенция, улетала как метеор за чем-нибудь сладеньким или дурно пахнущим. А Кешка сидел на голодной диете, не ел совсем. Как-то не хотелось. До заката было ещё далеко, можно сказать: в самом расцвете сил и здоровья, хотя про здоровье — несколько преувеличено. Он не вдавался в подробности по тому поводу, что ему вообще не хочется есть. Может, у него есть свой НЗ, где-либо что-то отложилось с рождения. Короче, еда стояла на втором месте, на первом — бурные фантазии. Путешествия по дальним странам, экзотическая природа и, соответственно, население такое же экзотическое, но противоположного пола. А как же! Спрашивается: зачем же вообще путешествовать, если не за экзотическими удовольствиями. Надо ли заметить для протокола, что все домоседы просто обожают путешествовать… в своём воображении. Из дома же колом не выгонишь этих доморощенных лентяев. Вот и Кешка был из таковых: доморощенных. Уже половину жизни просидел как пень на одном месте и вторую благополучно пень-пнём просидит, вбитый по самую макушку своей матушкой, которую все прекрасно знают: лень.
Судя по удлинённой тени, которую отбрасывало его тщедушное тело, дело клонилось к вечеру. Скоро на покой, а делов — непочатый край. Перво-наперво — женится, деток завести. Где невесту взять, сидя остолопом стоеросовым? Нигде, сам собой напрашивается ответ! Господи, ну это же даже бестолочь подковёрная понимает, самая разничтожная моль: надо выйти на свет божий и, образно говоря, включить сенсорную систему поиска. Ну просто же как азбука Морзе. Так нет ведь, сама она должна прилететь на крыльях любви и обомлеть от счастья от одного анорексического вида визави, взять его на руки, (сам-то он вряд ли сможет, пополам переломится, да и любовь всей жизни об пол шмякнет), и понесёт его незнамо куда. Короче, далее всё было в молочном тумане пара, исходившего из кастрюли, которая постоянно что-то варила. Да, надо же заметить, что Кешка жил не в своём доме. Приживалец. Или лишенец? Да, какая разница, у бедолаги даже своего пристанища не было. Эх, беда-кручинушка.
Кешка крепко загрустил. Но вдруг… Какое хорошее слово «вдруг»! В нём слышится тихим эхом: друг, круг, подруг…а… Аааа… Вот и она! Ему вдруг( невозможно отказать себе в удовольствие повторить это по-истине волшебное слово) показалось, что он видит приведение необычайной красоты. Что-то невероятно великолепное парило в воздухе, слегка помахивая крыльями. Такими же зеленоватыми как и сам Кешка. Фея? Ангел? Да какая разница! Главное что она была удивительно красива, его баттерфляйная мечта. Неужели сбылась мечта…
Так!.. Здесь следует сделать паузу и скушать «Твикс».
Нет, Кешка был ещё ого-го, да и почему был, он и сейчас ничего себе, парень хоть куда. Он бросился навстречу своей любимой. То что она была его единственной и неповторимой любовью ни у него, ни у кого не должно вызывать никаких сомнений, и договорились. Тем более, что и она, его мечта в шоколаде, была не против. И точка. Нет, не совсем точка, скажем: многоточие…
Кешка приблизился в ней, в восторге не отводя глаз от её тщедушного, как и у него тела. Да, она один в один походила на него. Согласитесь, было бы странно, если бы она походила на кактус или Скатофагию дё Копрофагию. Она тоже ничего не ела с рождения и, видимо, эти анорексические флюиды и передались воздушно-капельным путём, то есть произошло воздушно-капельное чудо: любовь в эфире. Далее была волшебная сюита, сказка сказок любви. Они кружились в бесшумном танце, нежно обнимая друг друга за талию, которой было предостаточно. Слегка касались лбами, прижимались нежно к друг другу, поглаживая своим телом тело любимого. Что-то важное выпало из внимания Кешки, это что-то было так прекрасно, такое обольстительное наслаждение, что он как бы потерял сознание и, наверное, пропустил этот самый важный миг в их встрече-танце. Она неожиданно, по-английски упорхнула, да так стремительно, что он так и остался висеть на одном месте, на потолке.
Жизнь Кешки клонилась к закату, как и солнце за запотевшим окном. Ему не было страшно, он почему-то был уверен, что повторится и не исчезнет в бесконечном небытие. Будет новый Кешка и у него будет свой Иннокентий и своя графинька, и что этот Кешка будет жить долго и счастливо, длинную жизнь, целых двадцать четыре часа…
Кешка был обыкновенным мотыльком-подёнкой, срок жизни сутки. Ему ужасно повезло, что на кухне оказался мотылёк противоположного пола и он действительно повторится, если суровая правда жизни в виде мухобойки не прикончит его потомство вместе с… Нет, нет, этого конечно не произойдёт и будет счастливый конец этой простой истории, надо надеяться на лучшее.
А пока, он зеленоватой снежинкой плавно опускался на пол, где его ждал Иннокентий, чтобы полакомиться старым приятелем. Тризна это — традиция и не нам её отменять. Вот именно.

Автор готов к любой критике. Смелее!