Для меня лучшее успокоительное — город. Лучшее лекарство — большой город. Ничто так не радует моё сердце, как полночные прогулки по пёстрым центральным улицам спящего великана – города.
Города легенд, города былей, свет фонарей которого затмевает и звёзды, и отраженный от луны солнечный свет. Я брожу, блуждаю по ночным улицам, теряюсь в них, как в лабиринтах собственных желаний. Да и что такое эти лабиринты, эти улицы, эти были и легенды? — в осенней ночи они – всего лишь плоды моего воображения. Листья шуршат, перекатываясь от тротуара до тротуара, из одного круга света проваливаясь в пустоту другого, и я слежу украдкой за их беспокойным движением, за их безрассудной пляской под фонарями… Конечно же, всё пустота! Как и я сама, блуждающая по своему одиночеству, крадущаяся по лабиринту своих мыслей ощупью, в темноте.
Когда я понимаю и смиряюсь с этим, то просто бреду устало, неспешно, мимо площадей, через проспекты, бульвары, по мостам и переулкам, возвращаясь всё на те же, полные осенней ночи, улицы, под свет тех же фонарей. В их же тьму… Редкие освещённые окна проглядывают из неё, редкие прохожие выползают из неё, как отблески и призраки чуждых жизней и моих сновидений. Вот мелькнула одинокая фигура, попав в сияющее озерцо у фонаря, и скрылась за углом старинного деревянного дома. Не я ли это промелькнула в ночи, не я ли эта фигура, – «я» из другой жизни, ищущая во тьме старого города не успокоение, а счастье? Может быть, эта «я» вышла подышать воздухом осени, упоённо, жадно глотать её чары: чары ночи и смерти, чарующий запах собранного урожая, разлитого даже в прореженном городским смрадом воздухе? Да и смерть ли манит моё призрачное «я», как самое эстетическое, эгоистическое наслаждение – наблюдать за красотой чужого увядания, прекрасно осознавая, что тебя смерть ещё долго не коснётся?
…И так ли ранняя осень хороша своей плодородной щедростью? Я настоящая наслаждаюсь ей только потому, что люблю красоту и покой, — ночь, и тишину спящего города. Но любит ли моё второе «я» хоть что-то, кроме себя? Да и зачем мне щедрость осенних городских сумерек? Только ли ради собственного счастья? Или ради счастья другого человека…
Силуэт моего призрачного «я» давно растаял, и даже переулок, во тьме которого он исчез, уже затерялся за моей спиной. А я настоящая кочую по городу, как бесприютный цыганский табор, собирая повсюду золото – в моём случае это золото осенних листьев, золото воспоминаний, мыслей и снов, застывших в мерном дыхании великана.

…Свернув на перекрёстке, покидаю печальную пустоту улиц и погружаюсь в тишину ночного парка, раскинувшего свои аллеи, как паук сети, и ловящего таких, как я, одиноких мечтателей, в путы вечной тишины и спокойствия. Здесь я дома! Здесь, под кронами дубов и клёнов, под их золотистыми шатрами, и во тьме пышущими великолепием на ушлые парковые фонари, мёртвые и зимой и летом. Что же величественнее: ронять свет изо дня в день себе под ноги, или осыпать золотом и рыжей медью своих гостей, царственно радуясь солнцу, и гордо кланяясь ветрам? Безусловно, краса аллей померкнет без искусственных светильников, но разве она важна для ночных странников или дневных пилигримов, пришедших в храм природы поклониться её благолепию, причаститься её царственному покою и божественной мудрости?
Нет, свет фонарей лишь заманивает меня в глубь ночи, в сердце её безумия, когда одиночество терзает изощрённей, а тьма пугает изящнее, словно пресытившийся убийца, для которого важны только чуткость жертвы и красота действа. Но меня тьма не страшит, как не испугали бы и все её привидения, все городские тени, ведь я знаю, что пока я наедине с ночью, всё, вокруг меня и со мной вместе, пустота. И даже в золотом и медно-рыжем храме осени я – не больше, чем шелест и стук, не больше чем взгляд или улыбка. Но и не меньше, чем альфа и омега их бытия – бытия впечатлений, историй и тайн, отбрасывающих свой свет и свои тени на моё лицо, и катящие свои шорохи и стуки мне вслед.
Потому я спокойно бреду по аллее, погружаясь в сердце тьмы, и прохожу его насквозь, как пчела – тонкую вязь паутины…
И вот я вновь на городской улице. Где-то впереди и позади меня мелькают огни машин, где-то далеко в чреве великана шумят поезда, щёлкают тумблеры гигантских автоматов, поддерживающих комфортную жизнь большого города, не давая ему умереть, а мне исчезнуть. Словно маленький жучок, ищущий жизни, я ползу по огромному телу города-великана, перекатываюсь с его скрытых асфальтом артерий на его запрятанные под брусчатку мышцы; плыву мимо глаз, окон и дверей по разнокалиберным венам исполина, слышу, как плещутся воды в его гранитных сосудах, как шелестит ветер в кущах его лёгких; как щекочут его тело такие же маленькие жучки, как я, слизывая пыль с его усталых плеч. И как наматывают они новое мясо на его землистые корни…

Бульвары, скверы. Площади, парки… Фонтаны-грибы, фонтаны-озёра. Ручьи и речки – борозды и морщинки, целующие гранитные губы уснувших химер. Волны бьются о борта лодок, мерно плещутся в покое осенней ночи, напоминая мне об уюте дома, который вдруг становится осязаемым убежищем для одинокого жучка, спешащего за своей вечностью. Пустота? Она в душе, а вокруг меня всего лишь тишина. Тишина, в которую уронили ночь и обмакнули осень. Я наслаждаюсь этим пирогом, этим лакомством городской, привольной жизни. За городом я бы вела себя точно так же: блуждала бы по улицам своего маленького сельского мирка, освещённого ночью тем же беспробудным светом электрических мертвецов, блуждала бы по заросшим берегам рек, пилигримом бы являлась в лесные храмы, и наслаждалась бы закатами и восходами с полных невыразимой прелести холмах родной мне земли. Предпочитая всему этому ментальные путешествия по пустыням ночи, от звезды к звезде.
…И точно так же, как в городе, я не выносила бы дух мужчин в моём доме. Присутствие и сам запах сильных, ленивых, никчёмных мужчин. Словно запах Зверя в моём доме – запах сильного никчемного зла, который не выветривается годами из самих недр моего бытия, заставляя меня быть одинокой мечтательницей, грезящей о последнем путешествии сквозь время и расстояние, пережившей свой день и ушедшей в закат…

Блеклые неудачники, в тишине блуждающие по лабиринтам собственных желаний, пойманные в сети разума, и отринувшие подлинные чувства. Мы не можем любить зло за его зияющую пустоту; мы не можем ценить добро за его сияющую никчёмность. Мы, как спящие города-великаны, как древесные исполины, роняем под ноги гостям своё золото, не умея сберечь его от дуновений извечного ветра времени.

Автор готов к любой критике. Смелее!