Я хорошо помню наше знакомство. Один из многих других бельевых шкафчиков я стоял в самом неприметном углу мебельного магазина. Ежедневно множество дам и господ проходили мимо, отдавая предпочтения другим. Иной раз ко мне могла подойти какая-нибудь непременно пожилая дама в старомодном платье, чтобы погладить мою поверхность ссохшейся шершавой рукой, вспомнить убранство будуара своей прабабки, да и только. Мебельная мода на простые линии и прямые углы не оставляла мне шансов оказаться в спальне какой-нибудь молоденькой прекрасной женщины. Они проходили мимо меня скорой походкой и часто даже не замечали. Выполненный из цельного дерева, а не из какой-нибудь дешевой спрессованной стружки, я весил неприлично много для современного шкафчика. Вся «ласка», которую я видел, заключалась в чертыханиях хозяйки магазина — тучной женщины без возраста, которая всякий раз поносила меня последними словами, если требовалось сделать перестановку в зале. «Согласилась я выставить эту горбину! Кому он нужен? Резные завитушки да тяжеленный вес — все его преимущества! Передвигай теперь из угла в угол, пока не найдёшь покупателя с дурным вкусом!» — бухтела себе под нос хозяйка, отыскивая новый неприметный уголок, куда я вошёл бы, не загораживая обзор более удачных моделей.
Во время таких перестановок я часто получал увечья: царапины и сколы, которые вызывали не жалость, а только досаду хозяйки. Скрывая от покупателей мои недостатки, она часто покрывала меня дурновкусной бархатной бордовой накидкой с золотистыми кисточками. Лишенная даже малейшего представления о прекрасном, эта женщина считала любую потрепанную временем тряпку достойной быть моим компаньоном. Глотая обиду и с теплом вспоминая мастера, который меня создал, я влачил свое существование в магазине, мечтая о скорой встрече с женщиной, которая пусть не из любви, так хотя бы из жалости выберет меня из огромного множества шкафчиков и украсит мной свою спальню.
Обычное апрельское воскресенье ничем не отличалось от всех остальных воскресений, кроме разве что праздника Пасхи, который выпал на наше с ней знакомство. Одетая в лёгкое голубое платье в белый горошек, она с доброй улыбкой уверенно зашагала в мою сторону. Горячее апрельское солнце слепило глаза, разъедая теплом и светом тяжёлые занавески мебельного магазина. Я щурился, силясь разглядеть эфирное облако, которым мне представилась незнакомка. Стремительные шаги, направленные ко мне, будто кадры с замедленной съёмки, остановили время и разбили пространство. Я помню каждый легкий и в то же время уверенный стук ее каблучков, которые, подобно метроному, отмеряли мгновения до моего неминуемого счастья. «Да вот же он!» — игриво вскрикнула она сама себе. Внутри меня всё смешалось, а самая массивная полка, которая соединяла две части моего тяжелого тела, замерла, чтобы не издать малейшего треска и не спугнуть ее. Я не дышал, я боялся открыть глаза, я полюбил ее в то же мгновение. Пока я силился справиться с нахлынувшими чувствами, она сняла лёгкие сетчатые перчатки и положила их на край моей верхней полки. Я замер, с ужасом представляя, как она отодвинет проклятую бордовую накидку, обнаружит мои увечья и откажется от меня. Мысленно я сросся с бархатной спасительницей, умоляя лишь об одном: пусть моя возлюбленная не станет искать изъяны, которые скрывает ткань. Женщина в голубом платье ни о чем не догадывалась и легким движением руки, сняла с меня накидку, которая, будто помогая мне, слегка зацепилась за полку, не желая открывать мою верхнюю крышку. Эта заминка не смогла помешать намерению моей возлюбленной как следует разглядеть меня. Улыбаясь, она скользила ладонью по краю моего патинового канта. В этой улыбке были одновременно загадка и нежность. Никогда прежде и никогда после никто не был со мной так ласков и обходителен. Она скоро открывала и закрывала дверцы, выдвигала и задвигала ящички, остановилась взглядом и ладонью на моих ранах и задумалась, но это была задумчивость без тени сомнения. Я сразу понял, что она выбрала меня со всеми моими трещинами.
Момент истинного и первого в моей жизни наслаждения прервала внезапным появлением хозяйка магазина. Она зачем-то начала путано оправдываться за мой несовременный вид, за мое натуральное тяжёлое буковое нутро, за изъяны на поверхности. Возлюбленная слушала внимательно, но даже не думала отказаться от меня из-за этих мелочей. Хозяйка издала вздох облегчения, когда поняла, что наконец-то избавится от меня. Я трепетал, ожидая оплаты и грузчиков. Она мешкала и вдруг совершенно неожиданно сказала, что перед покупкой хочет посоветоваться с мужем.
С мужем.
С мужем.
С мужем.
Она несколько раз это повторила. Пока я стоял в полной растерянности, не понимая, почему какой-то мужчина вдруг будет решать мою судьбу, она приподнялась на цыпочки и начала размахивать белым шелковым платком, призывая кого-то из другой части мебельного зала. Солнце зашло за огромную серую тучу, и его настойчивые почти летние лучи, с трудом пробиваясь сквозь тело облака, сделали свет в магазине обычным светом любого пасмурного дня, а потому не смогли помешать моему знакомству с ее мужем. Он быстрой уверенной походкой чеканил пространство зала, отмеряя начищенными до блеска коричневыми туфлями, секунды моего висящего на волоске счастья. «Я нашла его! Помнишь, наша соседка Анна рассказывала о нем? Тот самый бельевой шкафчик, сделанный под старину!» — радостно сообщила она. Он окинул меня невнимательным сомневающимся взглядом, потом посмотрел на ее светящиеся радостью глаза и быстро принял решение.
Волнение мое и хозяйки магазина достигло апогея, когда он, чуть отведя в сторону хозяйку, начал уточнять у неё, нельзя ли заказать такой же шкафчик, но новый. Он умел замечать детали без пристального разглядывания. Казалось ни одна моя царапинка не смогла укрыться от него. Он говорил уверенно и основательно, что в свою спальню не хотел бы ставить выставочный образец, который изрядно обтрепался в магазине, но сама модель нравится его жене, и он готов купить ей такой же новый. Моим спасением было непреодолимое желание хозяйки избавиться именно от меня любой ценой, чтобы больше никогда не брать на продажу подобные мне модели.
Запыхавшись, вытирая со лба капли пота, она начала искусно врать, что мастеров, способных сделать такое чудо, как я, не осталось, и я единственный и последний экземпляр, выполненный в такой технике. Выслушав изощренную ложь, он оглянулся на жену, которая спокойно ждала решения мужа, одаривая меня добрым взглядом, потом снова на меня, на несколько секунд замер в задумчивости и, выторговав у хозяйки приличную скидку за мои раны, положил стопку новеньких хрустящих банкнот на столик для оплаты. «Шкафчик твой!» — с улыбкой сказал он, оглянувшись на жену. Почти не касаясь пола, она приблизилась к мужу, обняла и поцеловала его. Я стоял ошеломлённый и смотрел во все глаза, как она любит не меня.

Замечания и советы приветствуются. В меру.