Я так и не узнал, кто был запечатлён на карточках, но со временем понял, что вызывало в любимой тревогу и грусть. Через несколько дней после нашего знакомства был ее день рождения. Казалось бы, отличный повод для приподнятого настроения. Она улыбалась, но была напряжена. К вечеру в дом пришли родственники и подруги, всё вокруг заполонили ароматы букетов и крики шумных гостей. У одной из подруг был новорождённый сын, которого женщина ходила кормить в спальню.
Мне не было до неё дела, пока в одно из кормлений в проеме комнаты не появилась моя возлюбленная. Ее и без того доброе лицо совсем просветлело, когда она увидела, как подруга бережно укладывает уснувшего за кормлением сына в плетёную люльку. Одним взглядом любимая спросила разрешения войти у подруги, та одобрительно кивнула, и мой ангел вошёл в комнату тихо, будто по воздуху. Она склонилась над спящим малышом, поправила оборки кружева, которые украшали край люльки, и стала напевать колыбельную. Подруга сидела рядом и шёпотом жаловалась, как устаёт от младенца, как тяжела ноша матери и как ей хочется отдохнуть. Любимая кивала, но слушала вполуха. Блаженная улыбка не сходила с ее лица рядом с чужим ребёнком. В тот день я случайно подслушал главную боль моей возлюбленной: она знала, что никогда не будет матерью, и это терзало ее сердце больше всего на свете.
Часто ненаглядная нянчилась с соседскими малышами, в доме всегда были леденцы-петушки на длинных деревянных палочках, игрушки, куклы, которых она сама шила осенними и зимними вечерами, и много детских книг. Дети постарше приходили на индивидуальные занятия музыкой, и тогда я слышал звуки рояля из гостиной, где она подолгу играла Шопена или пела вместе с учениками.
Так проходили мои дни в доме любимой. Я любил ее, а она — всё вокруг, и осознание, что и для меня есть частичка этого необъятного чувства, согревало и придавало смысл моему существованию. Один день был похож на другой, я видел успокоение в этой предсказуемости и научился получать удовольствие от жизни. Мой ангел научил меня искренней благодарности, и каждое утро я начинал вместе с ней со слов радости и восхищения от наступившего утра. Затем мы молились: она вслух полушёпотом, а я про себя, будто эхом, повторяя слова за возлюбленной. После молитвы она всегда на несколько секунд поднимала глаза на распятие, которое висело у изголовья кровати. Вера рядом с любимой приобретала черты чего-то материально воплощенного. Никогда не изменяя своему утреннему ритуалу, возлюбленная, сама того не ведая, стала для меня ментором, одой любви к жизни.
Я старался сохранить в памяти каждый прожитый день рядом с ней. Некоторыми я гордился, а иные вызывали у меня стыд за мстительность ее мужу. Однажды по моей вине он сломал палец на ноге, когда запнулся за преднамеренно мной выставленную ножку. Как бранила меня любимая! Сколько горя я ей причинил своим необдуманным поступком! Я не имел права этого делать. Хотел навредить ему, а сделал больно ей. Несмотря на это глупое преступление, она смогла меня простить и милосердно оправдать. Не подозревая силу жестокости моих мотивов, возлюбленная объяснила всё случайностью, чем лишний раз доказала свою богоподобную сущность. Она никогда не думала дурного о других, а если узнавала наверняка, то всегда находила слова утешения и понимания даже для самых пропащих грешников.
Я никак не мог объяснить, почему господь отобрал у неё радость материнства. Духовности и морали ей хватило бы для воспитания достойных людей, внешне она выглядела здоровой, если не считать осенних простуд, которые терзали ее лихорадкой и гулким кашлем. Вязкими ноябрьскими ночами я почти не спал. Любимая ложилась в кровать на высокие подушки и дремала полулёжа. Я слушал ее дыхание и охранял сон. Осенью в доме всегда становилось сыро, вечерами муж возлюбленной разжигал камин, чтобы осушить спальню. Вместе с любимой я страдал от бронхитов и постоянно потрескивал. Мы вместе ждали зимнюю стужу, которая приносила дух Рождества и прогоняла болезни дождливого межсезонья.
В мою третью осень в доме любимой случилось страшное. Мой ангел уже неделю страдал кашлем и лихорадкой. Она оставалась в кровати сутками, не в силах подняться. Ослабленная, она еле-как открывала глаза. Мертвенная бледность не покидала лица, а губы ссохлись от постоянного кашля. Я тоже болел, но думал только о ней. Свои недуги казались мелочью. Любимой становилось только хуже, доктор приходил через день, слушал ее дыхание и тихо, беспомощно сообщал: «Хрипы…»
Муж хлопотал возле неё, поддерживал огонь в камине или, наоборот, настежь открывал окна, прогоняя жар. Я забывался дрёмой, боясь потерять контроль над ситуацией. На седьмые сутки болезни я, как обычно, слушал ее дыхание и сам не заметил, как меня сморило. По ощущениям, крепкий сон длился несколько часов, когда его нарушил звонкий голос возлюбленной. В ужасе я проснулся, укоряя себя за слабость. В спальне было темно. Любимая смеялась колокольчиковым смехом, чистым, как горный ручей. Я не слышал хрипов и кашля. Она ёжилась и просила мужа быстрее закрыть окна. Он кинулся к ним, потом к камину. Через пару минут комнату осветило огнём. Любимая сняла мокрую ночную сорочку и закуталась в одеяло. Продолжительный сон заставил ее пропотеть и наконец-то выгнал из тела хворь. Она выглядела выздоровевшей, но продрогшей. От волнения и радости мое сердце застучало так сильно, что я, не в силах сдерживаться, постоянно потрескивал. Сначала они не замечали этого, а потом громко смеялись над моей неловкой привычкой издавать звуки. Меня это не обижало. Напротив, я был счастлив доставить любимой минуты веселья. Выстуженная спальня никак не могла наполниться теплом, и вдруг, когда я вновь громко треснул, мужу любимой пришла в голову странная идея. Просмеявшись над моей очередной звуковой оплошностью, он громко и решительно заявил: «Надо посмотреть, что там у него постоянно трещит!» С этими словами он подошёл ко мне и открыл дверцы. Я испугался. Под пристальным взглядом своего соперника я провёл полминуты, после чего он сообщил любимой, что большая полка, мое сердце, совсем ссохлась и надо ее выкинуть, чтобы я перестал трещать. Я замер в ожидании спасительного запрета на мое убийство от возлюбленной, но она сказала другое: «Если ты так считаешь, то давай уберём эту полку!» Всё, что я успел за последнее мгновение жизни, это последний раз признаться в любви своему ангелу. После этого ее муж вытащил мою трескучую полку и кинул в камин. Сухая и могучая, она быстро взялась огнём и отдала много тепла озябшему телу любимой. Она ослабила кокон одеяла, прилегла на плечо мужу и умиротворено отдыхала. Мое сердце продолжало топить холод комнаты. Опустошённый, я понял, что больше не способен на чувство, и потому впервые в жизни равнодушно смотрел во все глаза, как она любит не меня.
***
Редкие в ноябре яркие лучи солнца пробудили меня. Любимая стояла у окна, заправляя занавески в подхваты. Я чувствовал себя выспавшимся и совершенно здоровым. Удивительно, но я испытывал те же чувства к своему ангелу. Любовь. Она не умерла с моим сердцем.
«Кажется, я совсем выздоровела! Вчера не топили камин, а зря. Ночью было прохладно!» — сказала она мужу. Внутри меня треснула большая старая полка.

Замечания и советы приветствуются. В меру.