II.
И вот пришло время поговорить и о третьем концерте для фортепиано с оркестром – величайшем произведении крупной формы времён расцвета романтической музыки. Конечно же, это всё термины, придуманные теоретиками музыки. Я постараюсь углубляться в теорию музыки как можно меньше.
Третий концерт, как старший, более взрослый, зрелый брат, производит на слушателя менее ошеломительное, ослепляющее, восторженное впечатление, нежели более молодой и фонтанирующий всеми красками и эмоциями второй концерт, младший брат. Но третий концерт значительно более глубок, обширен и философски значим. Его действие, его последействие и «послевкусие» намного превышает тот восторг, которым славится второй концерт.
Если порассуждать ещё о сущности обоих концертов, то обязательно возникнет мысль (по крайней мере меня такая мысль посетила), что степень иллюстративности, внешней, более яркой, красоты у второго концерта выше, и это неоспоримо. Третий же концерт действует на человека своими более глубинными, более зрелыми образами. Я повторяюсь, но это от того, что феномены обоих концертов сильно разнятся, а выразить такое явление словами непросто. Мне кажется, что уместно будет такое рассуждение: подобно младшему брату, второй концерт ярче, наряднее, он явно моложе, легковесней и, пожалуй, если угодно, эпатажней. Этот концерт скорее «про»: про молодость, про красоту природы и человеческих чувств, про эпические моменты истории России. Он показывает, демонстрирует, и, даже, с некоторым щегольством, хвастает, ему словно нравится внимание, овации, восхищение.
Третий концерт другой…
В нём мало «про», он не блещет, не бросается в глаза, сразу, ярко и поразительно. Он рассказывает спокойно, иногда кажется, слишком лаконично, он не торопится, он ведает свою мощь, своё место в жизни любого, кто хоть один раз погрузится и проживёт его невероятное течение, могучее и бесповоротное, как сама жизнь. Сила рахманиновского перевоплощения звуков в образы такова, что трудно даже отделить музыку от картин жизни, верениц многих жизней, череды событий, которые видны и в деталях, и все сразу, будто орлиным взором. Кажется, это поистине колдовское нахождение внутри величайшего из концертов, когда-либо написанных смертным человеком! Гением, но человеком! Всеохватно чувствуешь – Музыка эта даже и не музыка, а то, чем она в этот момент тебе явилась и охватывает душу до самых истоков, до самых сокровенных тайн! Пока она звучит – не до размышлений, река бытия небесного потока попросту не даёт воскликнуть: «Постой! дай отдышаться!» Эта река живёт только по своим законам. И пока ты в ней, ты тоже её часть.
Начинается первая часть этого величайшего из музыкальных произведений очень простой внешне, незамысловатой темой, которая в дальнейшем даёт столько разветвлений, такое богатство впечатлений, что этой волшебной очевидности не можешь поверить.
Рано или поздно при прослушивании концерта возникает стойкий образ, ощущение дороги. Дороги вообще, дорожного созерцания, совершенно специфического философского состояния, какое неизбежно посещает человека в дальней дороге. Дорога, будь она хоть гравийкой, хоть автобаном, хоть рельсовой, всегда доберётся беспрерывной сутью своей до человеческой сердцевины; монотонностью, нескончаемым потоком снимет с путника всё наносное, скептическое, ненастоящее, даст истинное ощущение жизни, откроет новую страницу самопознания и понимания земного пути. Дорога эта, которую с миллионами оттенков звуковой палитры подарил к нашему счастью Рахманинов, и впрямь кажется живой, обычной, и, в то же время, абсолютно мистической. И как любая дорога, которая обязательно куда-нибудь приведёт, рахманиновская дорожная история тоже ведёт к самым разнообразным порогам, рисует самые разные картины, одна ярче и богаче другой. Здесь все коллизии летней погоды: солнечное утро и тучи, грозы и ясное мокрое, умытое отдохновение после бури. В невероятной, стихийно-головокружительной динамической кульминации в конце первого исхода «дороги» всё это ощутимо, зримо, до предела явственно. И невероятные русские дали тоже здесь, и ласка ветра, и, главное, повсюду – воля, та самая, непостижимая, невыразимая и вездесущая воля, обитающая только на просторах русского языка, растворённая в людях, в полях, в небе над всем живущим!
А какие истории встречаются на этой дороге! Невероятные, удивительные, захватывающие истории, глубочайшие повести и притчи, совершенно пленительные пейзажные образы – поразительно, как много вмещает в себя эта колдовская музыка! И сколько она даёт тому, кто безоглядно погрузился в её русло! Не знаю, как у кого, а у меня она вызывает нечто вроде переполненного чудесами транса, где душа едина со стихией упоительных рахманиновских мелодий. И могучая, как океан, стихия эта не враждебна человеку. Очень бережно она приподнимает его, выносит на небесную высоту, завораживает удивительным окоёмом, делает мудрее, человечнее, делает причастным к великой тайне космического единства.
После той дороги, что разворачивается в первой части концерта, дальнейшее неизменно происходит в самой жизни слушающего – так велико взаимное проникновение музыки и судьбы человека. Сближение это настолько явственное, что иллюстративности нет и в помине! И хоть слушатель и сидит в кресле, он ясно чувствует жизненность этого поразительного явления!
Вторая часть начинается по настроению так же, как и вторая часть второго концерта – с медленной прорисовки каких-то очертаний в предрассветной дымке, в слоистом тумане. Далее начинается волшебство, самое обычное рахманиновское чудо. Выразить то, что разворачивается во второй части воистину невозможно. Это музыкальное обращение к человеческой душе, к её тайнам. Этого кто-нибудь другой вполне может и не ощущать, картины, встающие из музыкального полотна, могут быть самыми разными. Один вальс почти в конце второй части чего стоит! Невероятный, сверхвиртуознейший ажур! Ни с чем не сравнимое наслаждение вдохновенными, гибкими, стремительными, мерцающими кружевами!
Иногда кажется, что во второй части кроется какое-то предвосхищение того полёта, что будет дальше в последнем разделе. Но ведь это третий концерт Рахманинова! Он для каждого находит своё, только ему ведомое и настоящее, действенное и незабываемое.
И хоть вторая, как потом и третья, часть концерта имеет свой «запас» чудес, свой тон, характер повествования и средства музыкальной выразительности, воспринимается она как абсолютное целое с обрамляющими её частями. Этот удивительный синтез заложен композитором в драматургию произведения и представляет, помимо прочих, немалую трудность для оркестра и солиста.
Третья часть начинается с финального аккорда второй, образуя таким образом единое целое с предыдущей.
Если попытаться в небольшой фразе охарактеризовать последнюю часть концерта, то получится, пожалуй, что-то вроде – Ракета, летящая сквозь столетья навстречу эпохе, где Россия сияет вечной молодостью, силой и величием. И не просто ракета и её полёт. Это дела, события, свершения огромной общности людей, охваченных единой идеей, увлечённых настоящим, созидательным трудом.
Доподлинно никто не знает, что именно мыслил композитор, создавая этот концерт-шедевр. Его созидающая энергия словно сама всякий раз творит потрясающие душу образы планетарного и космического масштаба.
В третьей, финальной части эта энергия приобретает исключительность в устремлении ввысь, вдаль, к сияющим вершинам. Она, финальная часть концерта, конечно же, полна изумительного рахманиновского лиризма, который всё-таки уступает неостановимой, могучей теме. В середине третьей части, перед окончательным, главным взлётом, затаилось озерцо затишья со своим, обособленным очарованием, предрассветными парениями, неясными предчувствиями, тревожным сном накануне грядущих огромных начинаний.
И вот, наконец, встаёт оно, колоссальное, торжествующее, победное, ликующее! Это – восход солнца на всем миром!
Вечная слава Великому проводнику божественного на нашу планету!

Автор готов к любой критике. Смелее!