Пришлось разбить рассказ на две части.

Глаза Лики наполнились влагой. Она сидела у окна и, сквозь затянутые мелким рубчиком дождя стекла, смотрела на двор и дома вокруг. Осень уже раздела беспомощные деревья, вдоволь наигралась с листвой и теперь собирала темные тучи над двором. Казалось, они мчатся со всего света на зов холодных ветров, проникающих в комнату сквозь щели в раме.
Девочка куталась в истертый еще до ее рождения плед, сознавая всю тщетность своих попыток согреться. Она заставила себя встать и сделать несколько движений, но озябла еще больше, сбросив одеяло. Подошла к зеркалу, потерявшему в некоторых местах способность отражать; причесалась, перехватила резинкой короткий жиденький хвостик белокурых волос, потерла надоевшие до смерти веснушки, будто пытаясь удалить их с лица, вытерла платочком большие лазурные глаза.
«Ничего, — подумала Лика, — скоро придет мучитель – сразу станет жарко!»
Садиться и снова смотреть на серость промокших домов не хотелось. Да и времени не оставалось: нужно на стол накрыть, воду согреть… Она прошла на кухню. Длинные красивые пальчики девочки ловко вытащили спичку из коробка. Она пугалась этих грозных красно-синих языков, выпрыгивающих из газовой колонки и всегда отдергивала руку, чтобы не обжечься.
Услышав звук открывающегося замка, Лика напряглась. Картина эта повторялась пять дней в неделю, вот уже год: в дверном проеме появлялось грузное дядино тело, на пол летели туфли, затем — чуть поодаль — носки, распространяя удушливый смрад. Громко шлепая голыми пятками по линолеуму, он шел прямиком в ванную и полоскался там с четверть часа. Сегодня ритуал был нарушен коротким предложением: «Будут гости!» Поставив обувь на место, девочка положила носки в заранее подготовленный пакет и вернулась на кухню, чтобы поставить на стол тарелки для собутыльников дяди. «Иди знай, сколько их будет, — подумала она и добавила еще одну. – Лучше больше».
Дядя вышел в выцветшем, но чистом, благодаря стараниям Лики, халате и бросил взгляд на обеденный стол.
- Убери лишнюю тарелку – разобьют еще. Да рюмки поставь! – он повернулся к племяннице, сжавшейся под безразличным взглядом глубоко посаженных глаз. – Будешь сидеть в своей комнате, пока не позову. И, если услышу хоть писк…
Убогая холодная комната ничуть не изменилась, разве что темней стало. Девочка присела на узкую железную кровать с большими шарами в изголовье. Затем, укрывшись пледом, она долго лежала с закрытыми глазами, но уснуть не смогла. Вспомнились недавно прочитанные ахматовские строки:

Я живу, как кукушка в часах,
Не завидую птицам в лесах.
Заведут — и кукую.
Знаешь, долю такую
Лишь врагу
Пожелать я могу.

Сквозь тонкую дверь она слышала громкий разговор мужиков и частый перезвон стопок. Эти моменты были, пожалуй, самыми отвратительными и страшными в ее жизни после смерти самого родного человека.
«Слушайся дядю Андрея, — с трудом продираясь сквозь марево боли, наставляла мама, — он тебя прокормит, обучит. А то, что жить будете в одной квартире – чай не чужой он тебе». Он пришел буквально на минуту в душную и грязную больничную палату, постоял у кровати умирающей – исполнил долг, – потрепал девочку по голове и вышел, не сказав ни слова. Сколько Лика ни думала потом, не могла вспомнить ни одного доброго жеста по отношению к ней, кроме этого прикосновения. Даже на похороны не явился. Зато уже на следующий день приехал грузовичок, и в квартире появились чужие вещи и, что было еще гаже, запахи. С вонью немытых ног она еще могла смириться, хотя и непонятно было, чем дядя занимался в ванной. Тринадцатилетняя девочка долго не могла определить: что же так неприятно ей в этом мужчине?
Дядя занял мамину комнату, вставил замок и, уходя на работу, всегда запирал дверь. Лике было запрещено даже заглядывать внутрь (за чистотой Андрей следил сам). Но однажды, прибираясь в квартире, Лика случайно оперлась на дверь и чуть не упала, когда та открылась. Девочка пробыла внутри не больше минуты и ошарашенная выскочила оттуда. Такого ей не приходилось видеть никогда. Но теперь она поняла, почему у нее возникало странное чувство, когда дядя был рядом. От него пахло женщиной! Не то, чтобы Лика не слышала о таких мужчинах – с подругами она давно уже обсудила эту тему, – но родной дядя!
Хотя ничего в комнате она не трогала, Андрей, придя домой, понял все. Он взял ремень и со всей силы стеганул племянницу по спине. Замахнулся было еще, не обращая внимания на крик девочки, но передумал, ухмыльнулся и сказал:
- А может это и к лучшему — скрывать ничего не надо. Да и тебе спокойней будет: не трону, поди.
Лика убежала в свою комнату и долго плакала от боли, отвращения и жалости к своей сиротской участи. Она обвиняла в своих несчастьях весь белый свет и – боже, как это кощунственно – милую маму, оставившую ее одну. Им никогда никто не был нужен: ни отец, бросивший жену и дочь почти сразу после рождения ребенка, ни ухажеры, которых у мамы было хоть отбавляй – вдвоем они создали свой мир любимых предметов, образов, книг. Понимали друг друга с полуслова, ходили в кино и на концерты, собирали грибы, ночевали в палатке… А теперь Лике приходилось жить с этим гадким человеком…
Сквозь легкое забытье девочка услышала свое имя. Поднялась, сожалея, что ей не дали досмотреть чудесный сон, в котором она говорила с мамой.
Когда вошла в кухню, в нос ударила смесь пива, лука, табака и того самого, что она ненавидела в дяде. Андрей сидел рядом с крупным, высоким мужчиной за сорок, гладкие волосы которого были собраны в косичку. В одной руке тот держал сигарету, вторую же положил на дядино бедро. Напротив сидел щуплый лысый мужичок с большими губами, мокрыми – так подумалось Лике – от обильного слюноотделения. Маленькие глазки блуждали по стройному телу девочки, причиняя ей почти физические страдания.
- Мои друзья хотят с тобой познакомиться, — заплетающимся голосом произнес Андрей. – Садись сюда!
Он указал на стул напротив себя. Лика отрицательно покачала головой.
- Мне некогда: уроки нужно делать и постирать ваши вещи…
- Садись, я сказал! Успеешь еще поучиться.
Стараясь не раздражать дядю, девочка присела на краешек стула рядом с «губошлепом», как она окрестила лысого. Тот осклабился и подвинул ей стакан. Затем налил пива.
- Вот, выпей с нами! – он поднес стакан к губам Лики.
Она оттолкнула от себя руку, и пенная жидкость пролилась на скатерть.
- А ты говорил, что она у тебя послушная, — немного обиженно, немного раздраженно протянул «губошлеп».
- Ты, девка, не дури! – прикрикнул Андрей. – Тебя попросили выпить, так не выпен… выпен… дри… вайся.
Он так и не смог выговорить коварное слово целиком. Чтобы быть более убедительным, опьяневший дядя стукнул кулаком по столу. Удар вышел слабым, но пришелся на край; Андрей взвизгнул и стал тереть ушибленное место.
Впору было рассмеяться, но девочке, напротив, стало немного страшновато. Она сделала маленький глоток теплого кислого напитка и скривилась от неприятного ощущения во рту. Настойчивый сосед, тем временем, положил руку на спинку ее стула, а затем и обнял дрожащую Лику. Она попробовала встать, но короткие пальцы-колбаски, покрытые темными зарослями, будто вросли в плечо девочки. Внезапно «губошлеп» опустил руку ниже, ухватившись за нежную талию, и рывком посадил Лику к себе на колени. Увидев это, дядин партнер рассмеялся:
- Вот и тебе, Мишка, пара нашлась. А то смотрю: скучает человек, на нас глядя.
Отчаянные попытки вырваться ни к чему не привели.
- Да будет тебе, — оглушил перегаром лысый. – В твоем возрасте уже рожать надо.