Лекарство бывает хуже болезни.
Фрэнсис Бэкон

Говорят, что врачи похожи на богов. Что на какую-то долю секунды богами становятся они сами…
Нет, я вовсе не врач, я обычный интерн. Я не волшебник, я только учусь, и здесь у меня практика. Вот так уж случилось – на нашем курсе сплошь сынки и дочки богатеньких родителей, и их папы похлопотали о назначении деток на практику личными диетологами городских шишек или в клиники косметической хирургии, или в платную стоматологию. А я родился в семье медсестры и школьного учителя, поэтому меня распределили туда, где место нашлось…
Место нашлось только в онкологии. В отделении смертников.
Здесь даже не лечили, здесь создавали условия для ухода в мир иной.
Ну, ничего, это всего на два месяца, а там – свобода! Друг уже обещал замолвить за меня словечко в клинике эстетической хирургии. Место это было хорошее, хлебное, клиника ведь частная, там местные певички и артистки делали себя красивыми и не жалели на это никаких мыслимых и немыслимых денег из кошельков своих спонсоров.
А пока оставалось только терпеть. Больных я предпочитал лишний раз не навещать – обреченность в их глазах напоминала, что особо помочь я не смогу, так зачем же лишний раз травить душу?..
Но, на самом деле, мне просто было страшно в этом больничном аду, где люди каждый день становятся туманом. Просто страшно, хоть я и ни за что не признался бы в этом богатым мальчишкам и девчонкам из моей институтской группы, с которыми мы на спор, с бутылкой водки ночевали в предбаннике морга на первом курсе… Да уж, в такую ночку только бравада и может помочь.
Однако сегодня у меня был обход, и я старательно искал предлог начать его попозже.
Я остановился у стола дежурной, делая вид, что мне срочно понадобилась какая-то бумага.
Напротив была просторная и светлая детская палата с мультяшными персонажами, нарисованными на стенах. Сквозь стекло я видел маленького мальчика, плачущего на руках у родителей.
- Ну, мама, ну купиииии!
Он тыкал толстым розовым пальцем в соседнюю кровать, на которой другой мальчишка собирал из ярких деталей какие-то футуристические здания, а рядом вальяжно развалился большой зеленый плюшевый монстр.
- Купи крокодила, мама! Хочу! И конструктор хочу, «Лего»! Ну, хотя бы мишку купи, маааааа!
Ребенок обиженно тер глаза маленькими кулачками и кричал так, что слышно было на весь коридор.
Светловолосая молодая женщина подняла глаза и робко посмотрела на мужа. Эти глаза тоже были светлые-светлые, как зимний туман, и очень усталые… Все покрасневшие, они явно болели. Я сразу понял, эта женщина не спит уже много ночей подряд.
- Дим, ну может, купим ему? – голос у нее был под стать глазам – робкий, несмелый, чуть слышный, как шелест первой весенней травы.
Тот, кого назвали Димой, молчал. В крупной фигуре этого сильного, взрослого мужчины, в его неловкой позе чувствовалась какая-то скованность и убитость, словно под его ногами не было пола. Он повернулся так, чтобы мальчик не видел его лица и одним быстрым взглядом указал на шеренги тюбиков, флакончиков и склянок, выстроившиеся на тумбочке у кровати. Женщина покорно опустила взгляд, в котором засветилось понимание, она вся была словно тающий лед.
Приближался Новый Год…

Взяв карту, я прошел в палату. Она была почти пуста, лишь на дальней койке виднелось чье-то худенькое тело. «Громова Анна Сергеевна. 16 лет. Лейкемия» — прочел я на обложке медицинской карты. Совсем ведь девчонка…
Я подошел ближе, пытаясь изобразить оптимистичное выражение на лице, и вдруг увидел, что попытки мои вовсе не нужны – девчонка сама улыбалась мне.
- Здравствуйте, доктор!
Кудрявые волосы рассыпались по плечам, её кожа была почти прозрачной, синие вены на руках отчетливо прорисовывались под ней, словно под тонкой рисовой бумагой. Губы дрожали, видимо, у нее была температура. Еще бы — интоксикация, анемия…
- Здравствуй. Ну, как ты сегодня себя чувствуешь?
- Хорошо. Я даже погулять ходила.
- Как, кто позволил? Ты хотя бы оделась тепло? Надо быть осторожнее.
- А зачем? Знаете, доктор, я сейчас летаю… Плоть такая легкая-легкая, как перышко по сравнению с железной, бетонной тяжестью души, — взгляд ее стал грустным.
Я озадачился, не знал, что ответить.
- Да ты, я посмотрю, философ…
- Нет, что Вы, доктор, я просто романтик.
- Последний романтик 21 века?
- Ага, — она вновь улыбнулась и показала мне язык, — А Вы какой доктор, хирург? Или педиатр?
- Да я вообще-то и не врач пока.
- Нет, не говорите так! Вы великий доктор, или будете им очень скоро, я же вижу. Уж я-то точно знаю!
Мои брови взяли курс на затылок.
- Ну и как же ты это видишь, девочка?
- А у Вас глаза добрые. И руки.
Глаза добрые! Нет, ну надо же! Да она не взрослей того пацаненка с крокодилом! Я взглянул на тумбочку рядом с ее кроватью. Так, что тут у нас?.. Никаких лекарств не было. Печенье, сок, книжка. «Белый олеандр» Джанет Фитч. Где-то в конце торчала цветастая закладка.
- Интересно? – Я показал на книжку взглядом, что необычайно ее воодушевило.
- Очень! Эта книга о человеке, который не боится сам себя!
- А ты разве себя боишься?
- Конечно! Любой нормальный человек просто обязан себя бояться…
Мы говорили с ней до вечера – о литературе, о жизни, о приближающемся празднике… Я сбегал до ближайшего ларька и купил мандаринов – она так забавно чистила их, роняла, смеялась…
- А Вы завтра придете, доктор? – спросила она, улыбаясь, когда я выходил из палаты с ворохом мандариновых очисток и отличным настроением.
- Приду.
И я пришел на следующий день. А потом еще на следующий, и еще… Я стал заходить к ней каждый день, и не брал с собой даже стетоскопа для антуража. Так продолжалось неделю. Мы разговаривали, иногда весело, а иногда и не очень. И она удивительным образом сочетала в себе наивность и мудрость. Будучи младше меня всего на восемь лет, она смотрела на меня, как на светило, и относилась ко мне, двадцатитрехлетнему интерну, как к профессору медицины. На второй день моих визитов она спросила меня:
- Доктор, а правда, что молодой врач не станет первоклассным специалистом пока не убьет случайно своего больного? Я где-то слышала такое… Просто до этого он боится, не решается лечить…
- Это не правда, девочка, не правда.
Но в душе шевельнулось осознание ее правоты.
В другой раз она спросила:
- Доктор, а Вы тут важный? Вы хотите сделать карьеру?
Вопрос был вроде бы обычный, но из ее уст звучал как-то наивно.
- Конечно, девочка, конечно, хочу. Но не здесь. Я тут только на практике, а потом буду работать в клинике пластической хирургии. Перед тобой новый Микеланджело Буаноротти! Только тот отсекал все лишнее от мрамора, а я буду проделывать то же самое с человеческими лицами. Ну, и не только с лицами, — я подмигнул ей одним глазом.
- Я не простой доктор, у меня благородная миссия! – я старался придать тону шутливости, чтобы развеселить ее, — я буду делать людей красивыми! Красивыми и совершенными! Только представь – настанет день, когда все-все люди будут красивыми… Вот идешь ты по улице, а вокруг – только красивые лица. И все тебе улыбаются, тепло так, радостно – ведь нельзя не улыбаться, если ты красив, правда? Я и тебя сделаю красивее, обещаю! А хочешь, ты будешь моей самой почетной пациенткой? И я исправлю твой курносенький носик, сделаю его идеально прямым, уберу веснушки и…
- Нет!
Она упала на кровать и по-детски закрыла лицо руками, словно собираясь прятаться от зубастых чудовищ под своими ладошками.
- Почему? – я был искренне удивлен, — Разве ты не хочешь быть красивой? Нет, ты конечно, и так хорошенькая, просто…
- Понимаете, доктор! – она даже не заметила моего промаха и попытки оправданий, — Нет, Вы только не подумайте, Ваша работа, она важная-важная, самая важная, но… Это МОЕ лицо, понимаете. Мой нос. Мои глаза и губы, и ямочки на щеках. И таких больше нет ни у кого на земле. И я не понимаю, как это можно – предать свое лицо?
- Но если у человека лицо не красивое? И он не нравится девушками, или она не нравится мужчинам? Это же целая трагедия! Даже сломанная жизнь… Некрасивый часто несчастен, ведь он не может построить свою личную жизнь и…
Я был неуверен, что с ней можно разговаривать на такие темы. Моя двенадцатилетняя племянница уже вовсю интересовалась парнями, но эта девчонка казалась такой странной…
- Вы не понимаете. Доктор! Да человек должен быть счастлив оттого, что некрасив! Ведь если он некрасив, и его все равно кто-то любит – он может быть уверен, что любят его не за красоту, а за что-то другое… Что в нем есть что любить! А те, кому Вы сделаете красивые груди или носы – никогда не смогут уже быть уверенными в этом.
И я опять подумал, что она права.
Я хотел задать ей встречный вопрос: «А если он некрасив, но при этом его никто не любит, что тогда?», но не задал. Я, конечно, был жестоким, как и любой молодой врач, но не настолько.

На седьмой день моих визитов она была как-то необычно грустна, даже ее веснушки почти пропали на фоне бледной как мел кожи. Смотрела в окно, расчесывая непослушные кудрявые волосы, и словно видела за стеклом не больничный двор с косыми скамейками, а какой-то таинственный мир. Я не стал ничего говорить, просто присел на краешек ее постели и просидел так три часа.
А после отбоя я не пошел домой – я зашел в какое-то затрапезное ночное кафе и заказал бутылку водки. Мне хотелось взять большое лезвие и прорезать в окружающем мире дыру. Большую, темную… чтобы видеть и чувствовать хоть что-нибудь, кроме этого.
Бутылка стояла передо мной, но пить я не мог. Лишь сидел под понимающим взглядом молодого паренька-бармена и бессознательно водил пальцами по липкому, залитому пивом столику – я знал, что завтра найду ее кровать пустой.

***
…Как дико, как странно смотрелась нарядная, красно-желтая вывеска «Детского мира» в это холодное, промозглое зимнее утро, кидающееся в глаза прохожим грязными домами, деревьями-уродцами и покрытыми бензиновыми радугами лужами.
Я толкнул вертящуюся стеклянную дверь и вошел в теплое, пахнущее елками и шоколадом помещение.
Сегодня утром я понял, что через два месяца буду просить главврача оставить меня в отделении на постоянной работе, что никогда не уйду в пластическую клинику. В согласии главврача я не сомневался ни секунды — а где он еще найдет такого психа?
А еще сегодня в шесть утра я вытряхнул из кофейной жестянки свою куцую стипендию и сейчас шел покупать крокодила и мишку. А еще конструктор. Пусть хоть кто-то будет счастливым хотя бы час.