Обычный ноябрь. По календарю – конец осени, а по состоянию природы – начало зимы. В этом году она поторопилась. Последние года три начинала баловать снегом только к Новому году. Или после него, когда в садах можно было петь отходную землянике, наспех укрытому винограду и абрикосу, по сути — южанину. Ему зимние щедроты нашей средней полосы то ли — не по сердцу, то ли — слишком близко к сердцу… как посмотреть.
Одним словом, обычный ноябрь, его последняя неделя. И четверг на этой неделе тоже ничем не отличается от других. Четверг в нашей семье – банный день. Раньше, до пенсии, банным днём была суббота, а если в субботу работали, то – воскресение. Но и воскресение редко бывало выходным днём, поэтому баня была наспех. С наступлением пенсии все дни всех недель оказались выходными, а почему для бани был выбран именно четверг, ни Антон, ни я объяснить бы не смогли, если бы кто-то спросил. Но спрашивать некому… и объяснять не надо.
Баня – не ванна, где открыл смеситель, отрегулировал воду, наполнил и через несколько минут – блаженствуй. Здесь до блаженства проходит несколько часов. Сначала – расчистить дорожки к бане и, главное, к колонке, до которой триста метров. Поскупились на колонки. Ну, да, не беда. Лишь бы вода была, натаскаем, спешить некуда. Расчистили, натаскали, растопили потихоньку, чтобы только в котле не замёрзло.
Время – к обеду. Антон — к телевизору, я — к плите. С тех пор, как провели газ, готовить стало — в удовольствие. С содроганием вспоминаю русскую печку, ухваты, чугуны. Говорят, что еда, приготовленная в русской печи намного вкуснее. Может,  и так. Я не заметила разницы во вкусе. Страданий и, пролитых на первых порах, слёз было много. Тогда ещё младший сын учился в школе, к автобусу выходил из дома в половине седьмого. Мне к этому времени надо было приготовить завтрак, а заодно и обед, и ужин, потому что – на работу к восьми часам… и – на целый день. Вставать приходилось в половине четвёртого. Пока растопишь русскую печку, пока голландку, чтобы было тепло в доме к тому времени, когда мужчины проснутся. Русская печка прогревается долго, за это время успеваю подбить, с вечера заведённое, тесто на хлеб, почистить, нашинковать овощи к борщу, подготовить крупу на кашу, завести тесто к блинчикам и начать их выпекать на таганке. За делами время не идёт — летит. Уже — к шести. Надо поднимать мужиков. Мужу – в сараи. Чистить, вывозить, задавать корм, поить. А Серёже – собираться в школу, она — в соседнем селе, за семь километров. Как рвалось моё сердце, глядя на него. В городе школа была в соседнем дворе, я с балкона видела, как он входит в неё. А здесь – полтора километра до остановки. И автобус… может в семь уехать, может без пятнадцати семь. Поэтому надо идти с запасом времени. Серёжа завтракает не спеша, тщательно пережёвывая, по-мужски основательно. Я знаю, что он легко переживёт, если опоздает на автобус – будет ещё один маленький выходной. Он в детстве частенько среди недели просил меня: «Мама, может, не пойдём сегодня в садик, сделаем маленький выходной?» И, если в тот день я работала в ночную смену, мы делали маленький выходной. Я поглядываю на часы – опоздает. А торопить — язык не поворачивается. Это у него единственная трапеза до вечера. С деньгами у нас — не густо, зарплату в те годы платили редко, но какие-то могли ему выделять на столовую. Он сам не брал, с отговоркой, что там готовят не вкусно. Я знала причину невкусности. Средний сын учился в университете, и мы с Антоном, по очереди, раз в месяц ездили в лесхоз «выбивать» хоть часть зарплаты. Бедствовать, не бедствовали, у нас был неплохой «подножный корм». В сараях — и коровы, и телята, и куры, и гуси. В погребе — овощи со своего полугектарного огорода. На небольшую часть зарплаты брали в лесхозе продукты: муку, сахар, подсолнечное масло, крупы, макароны. Когда Дима приезжал раз в месяц на выходные домой, затаривали ему продуктами две неподъёмные сумки. С тех пор у него сохранилась «аллергия» на сумки. Но одними продуктами в городе не прожить. Стипендии не хватало даже на проезд, а ещё и за квартиру платить. И, кроме квартиры, много на что нужны деньги в городе. Они были нужны даже здесь, в деревне. Собранные правдами или в долг к его приезду деньги отдавали «с боем», каждый раз успокаивая тем, что в этом нет ничего зазорного. В своё время, когда мы с отцом учились в институте, нам тоже помогали родители. Даже в то время на стипендию прожить было невозможно, или – сложно.
Интересная штука – память. Если представить, или сравнить её с чем-то осязаемым, мне она видится веретеном, на которое наверчена жизнь. Минута за минутой, событие за событием. Теперь стоит только ненароком зацепиться за что-то не значительное, веретено начинает вращаться, выдавая нитью минуты, часы, дни, события. Получается, что я попала в мир, где можно жить одновременно в двух измерениях – прошлом и настоящем. Догадываюсь, что я в этом мире не одна. Только, как всякий новичок, не научилась ещё управляться с хитрой конструкцией. Раз я представляю память, как веретено, значит, должна представить и всё остальное, что к веретену положено. Резные ножки, внизу, между ними — педаль, передающим механизмом от неё к колесу, а дальше к оси – шатунный механизм с креплением из сыромятной кожи. На вращающейся оси – веретено, ради которого и существует примитивная, на первый взгляд, конструкция. Хотя… к слову примитив я отношусь осторожно. Не знаю наверняка, но подозреваю, что частенько клеймом примитива награждаем не то, о чём берёмся судить, а собственное сознание, не умеющее постигнуть красоту и гениальность простоты. Есть в конструкции прялки ещё одна маленькая хитрость – винт, спрятанный внутри резной ножки. Верх винта – резной симпатичный набалдашник, поворотом которого регулируется натяжение нити. Поймать момент, при котором получается нормальное натяжение, мастерство. В этом тоже — некоторое сходство с жизнью. Иной раз так затянем винт, что вместо нормальной жизни получается такое, что потом ни в каких воспоминаниях не рассучить. Или наоборот – ослабим сверх всякой меры, и – расползаемся в чужих руках. И, никакой пользы… ни тем рукам, ни нам самим – бессмыслица одна.
Всё-таки мне пора воспользоваться педалью, и притормозить веретено памяти.
После обеда Антон прилёг отдохнуть. Обычно я в это время включаю компьютер, и, пока он отдыхает, спокойно общаюсь, или работаю. Ну, или, кажется, что работаю. Неважно, главное, что получаю от этого удовольствие. Кстати, компьютер нам подарили дети на сорокалетие со дня нашей свадьбы. Мы поблагодарили. Погоревали между собой, что они такие деньги выбросили на ветер. Купили компьютерный столик, обустроили уголок. Но пользоваться «игрушкой» отказались. Потом внучка привезла книжку – руководство, как приручить компьютер за несколько часов. Для женщин. Несколько часов – загнули, конечно. Побороли отчуждение несколько простых слов, что «его очень трудно сломать». Стараться ломать его — не буду, а мимоходом, как у меня часто бывает, трудно. Стала изредка, с большой робостью, включать, куда-то нажимать. Сначала освоила клавиатуру, стала печатать. Понравилось. Вынесла старую пишущую машинку в чулан – прошлый век. Подключили интернет и, для детей наступили трудные времена. Я звонила им по каждой мелочи, консультировалась. Понимала, что им не очень… до моих «проблем» в разгар рабочего дня. Спрашивала сначала, не найдётся ли свободная минутка. Она находилась и мне в который раз объясняли, что, куда и как. Я поражалась их спокойствию и терпению и сгорала от стыда. Когда я с ними выписывала палочки, кружочки, буквы, решала первые примеры и задачи, ни выдержкой, ни терпением похвастаться не могла. Если бы вернуть прошлое! Я не посмела бы даже голос повысить… вот уже и до сослагательного наклонения память добралась.
В банный день, пока муж отдыхает, компьютер я не включаю. Иду в баню, подбросить дров в печь и, когда она прогреется, мою и скребу. Полок, скамейку, пол. Чищу ванну, набиваю мешочек сенной трухой, которую потом запариваю в ванне. Срезаю свежие можжевеловые ветки для аромата в бане, если их хорошо распарить, ими и похлопаться неплохо, получается мини — массаж. Дотапливать до нужной температуры, достать с чердака новый веник, распарить его по всем правилам, это уже мужское дело, поэтому я «передаю баню с рук на руки» — Антону.
В первый пар идёт он. Первый – говорим по привычке. Первый, второй… это баня по – чёрному. А в нашей, подбросишь дровишек и снова – первый. Паримся подолгу, а зимой ещё дольше. Потому как – снег. С полка — в сугроб. Из сугроба – ковшик кипятка на каменку и – на полок. И так несколько раз. Пока не почувствуешь, что за спиной начинают «отрастать крылья» и наступает состояние, почти, невесомости. Кажется, что ещё чуть – чуть и взлетишь, а тело пронизывают тысячи тонюсеньких иголочек. Это называется – праздник случился. И какое отношение имеет к этому празднику тела душа? Имеет… какое – то. Потому что пребывает она в этот момент в состоянии, почти новорожденного, благодушия. И не напоминает тебе об опустевших домах спереди, слева, справа. О том, что оказались крайними в очереди на такую же пустоту. Сейчас всё хорошо, есть силы таскать воду, содержать скотину, огород, сад. Зимой ходить в лес на лыжах. Летом, рассекая встречный ветер, мчаться по степной дороге на велосипедах. В конце концов, топить баню, выхлёстывая веником усталость, выпаривая из головы страхи и чёрные мысли о завтрашнем дне. Вроде, смирились с жизнью в деревне. Приноровились к ней. Притёрлись. Иногда только, до тоски, захочется выйти вечером на, пусть не залитую светом, хотя бы тускло освещённую, улицу, увидеть на ней других людей, услышать смех. Но… освещение — звёзды, луна, если полнолуние. И тишина…иногда, кажется, что у нас когда-нибудь лопнут перепонки в ушах, такая она густая и плотная.
После бани всласть, с вареньем — мёдом, чаёвничаем, разговариваем по очереди с детьми. Они живут в разных городах. Сегодня – всё в тон состоянию, а две внучкиных пятёрки распирают наши сердца, расширенные ещё после парной, гордостью.
Потом я достаю из шкафа чистое постельное бельё, застилаю постель.
Какие волшебные сны снятся с четверга на пятницу на, пропахших морозом и хвоей, простынях!