Большая, синяя муха билась, жалобно жужжа, в липкой паутине. Хозяин сети деловито обматывал жертву, превращая её в аппетитный кокон-пирожок. Паук был просто огромен, с чёрным в крапинку брюшком откуда выходили во множестве серебристые, прочные как сталь, нити паутины. Его движения были безжалостно точными, как будто живой робот-хирург препарировал пациента заживо.
Она поймала себя на мысли, что уже десять минут наблюдает за этой эволюционной трагедией и не может оторвать взгляда. Отточенные инстинктом чёткие манипуляции паука оказывали на неё гипнотическое действие. «Попалась, муха-цокотуха, позолоченное брюхо…» — злорадно подумала она, — «Собственно говоря, почему позолоченное? Где тут золото? Синяя, навозная и слегка тифозная! Брр… И с чего вдруг так к ней проникся этот длинноногий, картофеленосый Чуковский? Мне паук — более по нраву: хищник.
Так, к делу: надо написать стиш на тему- «Каким ты себя видишь в осколках Зазеркалья?» А?.. И кто это придумал, скажите мне на милость? Что за тема?! Надо было так: «Какой ты себя видишь зеркале эпохи?» Как там в фильме «Морозко»- Нет, не прынцесса!- А, хто?- Королевна!! Гы! Марфушенька- душенька, хороша! Нет, я бы не так — императрица! Вот кто! Когда я встаю с трона, все моя свита падает на кол… Ну, чего Вы орёте, папАн? Как белый медведь в тёплую погоду. У всех голова болит, а про Вашу циррозную печень я и слушать не желаю. Если бы у неё были руки… Ну Вы меня поняли. И вообще, мне бы Ваши заботы. Господи, какой был мужчина! Выпьет двести пятьдесят граммов, читает Есенина, Блока, Мандельштампа. Нет, Мандельштама, конечно, который Ося. Заслушаешься! Потом ещё — пол-литра, топор в руку и полный Мандельмтымп: мы в рассыпную, кто куда… Весёлое, спортивное детство — всегда готов к труду и обороне. А теперь — опавшим жёлтым, циррозным листом он плыл из комнаты в туалет, гонимый злым сквозняком, чтобы справить последнюю… Не так — остатнюю, нет, нет, не так, а… Господи! Из головы выпало, так хорошо начиналось! Боже, ну как же… Простатнюю, что ли? Провались оно в ад! Чёрт! А всё эти, подружки, пивные кружки виноваты: вечно палки — в колёса! Ах, Агриппина, ты пишешь хорошо и подробно, но… И начинается: здесь не так , тут раз эдак, пошли к чёрту! Господи, если бы узнали, что этот урод меня Фёклой назвал — представляю… Фёкла, доченька, это в переводе с древнегреческого обозначает «божья слава» и бла, бла, и бла, бла. Короче, вальс на сопках с контуженным. Хорошо хоть замуж выскочила удачно; парень — что надо: тихий, исполнительный, послушный… Предсказуемый, скучный, занудливый… Да ладно, у других и такого нет, ясно! Интеллигентный, выпьет двести — читает Анну Ахмадулину, Беллу Ахматову, Вознесёнского Андрюшу. Нет, надо говорить Вознесенского, дура! Сама ты дура, Фёкла стоеросовая! Что ты меня всю жизнь поправляешь? Какая разница? Как хочу — так и говорю — Штожтакович, Шульберт. Я даже имя себе сменила на Агриппину, Агриппа Первая! Дворянка, а не село — ясно, дерёвня?! Так, с кем это я? Шиз во френче заходи, шляпу сними, присаживайся. О ком я? Да, о благоверном, значит выпьет двести и читает, и читает, но больше двухсот я не экспериментировала, как-то боязно. Опять же — дети: мальчик и мальчик, один всё время орёт, второй молчит как рыба об лёд, ничего не понимаю. Так, хватит о весёлом, теперь о грустном. И так стих…»
Фёкла- Агриппина тупо уставилась в стенку, рассматривая старые обои: «Надо бы сменить,» — лениво понеслось в голове, «- А, да чёрт с ним! Для кого? » В углу паук деловито доедал муху, которой не повезло с ухажёром: никто не хотел биться за синюю, навозную красотку. На стене мерно тикали ходики, отрезая от будущего настоящее и отправляли его в прошлое.