Животный страх овладевает мной, как только озера глубокого касается мой взор. Как близко смерть, всего лишь в нескольких шагах, и стоит только окунуться, как слабость мертвая в ногах. И мысль железная магнитом словно, всё тянет к призрачному дну, что непременно утону, ведь мастерством пловца не обладаю, как диалог вести с стихией я не знаю. Да и летать я не рожден, не вызывает высота души моей порывы. Опять же страх окутывает мозг и вновь, перед стихией божьей, не в силах устоять я у подножья всё той же пресловутой крыши. Крылами за спиной не одарен, лишь ангелов сея прерогатива. И это тоже смерть, хоть с высоты красиво, на мир, на грешников, мне грешнику смотреть. Хозяин своей жизни я, во власти страха. Иль может это Божия забава страшить и так запуганных людей. Здесь каждому своё, у каждого своя дорога. И если кто — то путь желает срезать, ножом обмана иль порока, придет не в час назначенный судьбою за — то доволен, горд собою. А кто — то выбрал самый длинный путь, себя браня за собственную честность, за — то познал всю жизненную суть.

День пасмурный, краской пепельной небо закрасил. Этот запах знакомый, что дождь предвещает, невзначай смешан ветром с парами бензина. Мелькают прохожие суетливо в мрачно — черных, потертых пальто после лета, когда участи ждали покорно на вешалке слева в лакированном, старом шкафу. Кто был с зонтом не так промок, как тот, который не имел натянутой на спицы ткани, так что судите сами, что лучше на распутье жизни, иметь над головою крышу и рукава слегка водою промочить иль рукава до сей поры сухие опустить, лелея сладкую надежду, что дождь сегодня не пойдет.
Как хорошо дышать в такую пору, представив короб из металла, что сел на грунт в глубинах океана с десятками заведомо покойников внутри. И повреждённые винты могилу братскую как жертву Посейдону предоставят. Но перед этим задыхаться всех заставят и души их на вечно водяные, останутся русалок забавлять. Я радуюсь любой природной прихоти, за это Господа благодарю, что слышу шум сей монотонно — переливистый, а не мортир осадных залп надрывистый. Сквозь занавес полотен ноября, пронзив насквозь моё воображение, что было так увлечено, раздался будто в укоренье вороны недовольной крик на голубя белее снега появление. И словно света луч самозабвенно он бросил вызов всепоглощающей, коварной тьме, что промысел ведет свой адский под видом сетевых коммуникаций, туманя газом информаций голодные умы, холодные сознания. Мне надоело размышлять о вечном, уже порядком засидевшись, я парк — пристанище кленовых великанов, решил покинуть по-английски, не говоря прощай опавшим листьям.
Я шёл в никуда, ни за чем, ни от куда, читая в глазах мимолетных прохожих усталость от жизни в каменных джунглях на плен демократии мнимой похожих. И не было им дела до бед чужих, они имели беды от дел своих. Уже виднелись купола старинной церкви городской, в которой чудеса порой происходили. Там мироточили иконы святым, благоуханным миро, как — будто плакали о жертвах коварно — алчного мира. Молились люди за здоровье, благополучия просили и покидая храм безмолвно день ото дня опять грешили, но зная всё же наперед, что воскресение придёт, как вновь пойдут они в дом божий за сущность грешную прощения молить. И я решил зайти в сею обитель — пристанище метающихся душ.
Но рядом с клумбой ярко — голубых цветов, на лавке старика увидел, в потертом темно — синем пиджаке, но в общем строгом и опрятном виде. Своею бородой и общими чертами невольно Отто Шмидта мне напомнил, усталыми и грустными глазами смотрел он вдаль минувших лет. Медали с орденами на груди — войны немое отражение. Но всё же странно. Несомненно, в душе советский человек и убеждённый коммунист. Отверг запреты былой власти? Иль Бога он в себе обрёл на старость большевистских лет, решив перед уходом в мир иной познать благословенный свет. Но ветеранам не за что просить прощения, пред \»Ним\» как стёкла все чисты, ведь до сих пор они в пылу сражения, не все \»вернулись\» с той войны.
Рвётся ввысь порывами ветра лист — я зашёл в златоглавую церковь. Иконы видят все повороты судьбы. Не хозяин я ей, не хозяин. Так за что ж наказания ТВОИ? Иль только лишь когда перед ТОБОЮ на коленях предстанет слабый человек, словам пощады его внемлешь. Когда измученный судьбой, что ТЫ ему предначертал, он обвинит себя во всех недугах и славить будет ТЕБЯ вечно. ТЫ сжалишься над ним тогда и исцелишь до первого греха. Иль вовсе то не наказание, а дар ТВОЙ безвозмездный? Быть может это счастье увидеть мир через страданья, пройти любые испытания, себя найти других не потеряв. Но разве нет пути иного? И почему не всем недуг ТЫ посылаешь во имя нравственной стези. Тем, кто характером с ТОБОЮ схожи, ведь ты страдал, пусть пострадают и они. Они придут к ТЕБЕ при жизни когда другие будут прилетать. Так почему мы просим исцеления у Бога? Он всё заранее для нас решил. И от судьбы нам не уйти другой дорогой, не в силах миллионы слов заговорить неслышный голос свыше.
Я покинул чертоги святые, помолившись за мир во всём мире и каплей веры благодатной разбавил океан тотального неверия. Умолкли изможденные деревья, чьим скрипом ветер забавлялся и дождь излил сполна свои страдания. Город рисует ярких афиш очертания. А кое — где лениво — тусклым светом, склонивши станы, фонари о ночи близкой намекают. Ушёл я в ночь, захлопнув двери прошлой жизни, с луной о тайном помолчать и не судьба с начала всё начать — в костре былых предательств сжёг белые листы. Я сжёг души своей холсты.