Я начну заново, пока не досадно мне читать переплеты сообщений наших. Там все красиво, подчеркнуто -разукрашено. Непонятными текстами заменяли «приветы» мы. Кричали о печали, забывали о прощании, не просили прощения, ты умел возвращать меня. Теряли слова и старой картонкой заклеили промахи, расстались и ломка. Волосы впитали отчаянье – не слушаются и вьются, да ты посмотри, они одичали. Как на тебя похожи, ты не слушаешь или не слышишь , что кажется, даже прохожие обращают внимание на громкую тишину твоих глаз. И я первая не спасалась в твоих разговорах, давилась не то гордостью, не то молчанием. Ждала и ты на наше счастье сам ставил заплаты, выдыхая мутные слова упрекающие: «ну… как ты?». Учил жить и на завтрак кормил правильными фразами. Вечерами на плечах рисовал мне птиц, а вместо глаз приклеивал им стразы. Если был без меня, то жил с телефонною трубкой и из неё мне утром ворчал: «Ну вот, посмотри, еще одно одичавшее утро». И я торопилась по улице, зная, что ты меня себе уже напридумывал: возвращаюсь к тебе, как домой и сумку кидаю в угол. «Что, скучал? Или опять хотел показать мне картинки Франции, покрытые осенью? Или плесенью. Или уже неважно. Или..» Смотрю, ты смеёшься, да знаю, тебе опять весело. А я взрываюсь от искр твоих глаз: «Ну ты же знаешь! Я ненавижу французский джаз.» Да, и что вы нашли в Париже? Всего две недели и город – как яд. Я бы отравилась романтикой воздуха и ночей того места. Понимаете? Мне просто там тесно. А он отвернется к балкону: «Поехали на Тибет. Я хочу туда, с тобой. Всего на семь лет.» (С)