Всё более яркой янтарною пенкой
сентябрь листву золотит день за днём.
Ещё один день – и вся гамма оттенков
на рощи и парки прольётся огнём!

Ночь скатится в тени, как в узкие щели,
и лес придорожный окажется вдруг
весь красным, как киноварь, где только ели
чернеют, войдя в этот огненный круг.

В семнадцатом веке вот так староверы
в невьянских иконах свой огненный дух
в багрянец и охру вливали без меры,
спаяв воедино восторг и испуг.

Ещё один день – и костром Аввакума
взовьются леса, унося в небеса
сгоревшие души берёз, что угрюмо
останутся мёрзнуть и ждать чудеса.

Листок на ветру, как посланье в конверте,
помчит, вопрошая: «Доколе ж терпеть?» –
и высь отзовётся: «До самыя смерти…»
(А после – веками средь ангелов петь!)

Кончается в жизни любая дорога,
но надо ль грустить, что недолог был путь?
У Бога – небесных обителей много,
в любую входи и, как дома, в ней будь!

Ну кто мы на дереве жизни? Не больше,
чем листья меж небом и голой землёй.
Нет силы смотреть с высоты нам и – Боже! –
нет силы подумать о встрече с зимой…

Как танки по полю, пугающим ромбом
тяжёлые тучи ползут в небесах.
И нет нам укрытия в мире огромном
под ветреной высью в холодных слезах.

Курлыча прощально, протяжно и громко,
косяк журавлей уплывает на юг.
У берега осени – хрупкая кромка,
опасно стоять у неё на краю.

Очнись! Не смотри в эти мокрые выси –
там холод и смерть, и ничто не спасёт
от ветра, что ловит багряные листья
и их, словно души, над миром несёт…