Марии Халаши

Девочка Кати давно не была за последней партой -
волосы Кати седы, ей всё-таки семьдесят лет.
Кати кидает на стол по четыре сальные карты.
Пики и крести рябят и рябят на столе.
У Кати были друзья, любовь и работа:
сорок лет поварихой в пештском кафе.
Дочка, Мари, два сына, Марцель и Отто;
муж, сантехник, всегда слегка подшофе.
Муж упал под поезд ещё в девяностом.
Дети, на радость, родили по двое внучат.
Боже, как было когда-то Кати просто;
жить, веселиться, работать и даже скучать.
Шестеро внуков! Дюжина смуглых пяток,
ручек чумазых двенадцать и чёрных глаз.
Старший — счастливец. Машет с отцом лопатой,
робу надел после девятого класса.
Братик его, с ДЦП, набирает бусы -
Мари их носит на рынок, сдаёт по сто.
В общем, живут. Переносят слова-укусы,
в ужин едят то ужин, то чай пустой.
Марцела дочки… что тут скажешь, такие
нынче пошли времена. Одна — стоит
ночью в короткой юбке, вторая, Кинги,
села — и это в неполные двадцать пять свои.
Что-то украла на рынке ради дозы.
Кто-то её надоумил — пойти украсть.
Кати моргает, стирая веками слёзы.
Карты ложатся ровно — к масти масть.
Отто с женой и детьми — в село уехал.
Домик купил — развалюху. На свадьбах играл.
Всё обещался в гости — и всё не к спеху…
Боже мой, кто же знал тогда, кто же знал! -
всех четверых за ночь. И — никто не видел.
Да и кому интересно, о чём цыгане кричат…
Матери сына похоронить обидно;
но каково тогда бабке — малых внучат?
Как не сошла с ума, глядя в чёрные лица;
над четырьмя гробами — осталась жива…
Что теперь толку рыдать, метаться и злиться -
если растёт над лицами близких трава…
Карты закончились. Кати глядит и не смотрит.
Окна за тканью цветочной полночно-темны.
В семьдесят снова принять, что разного сорта
люди бывают — непросто.
Кончаются
дни.