Нелепое солнце
Полутонами оплавлены тени улыбки:
Девочка Тоня не учит себя улыбаться.
В тонкой картонке – солнце оранжевой глыбкой.
Тоне двенадцать.
Серым хитоном замотана Тоня, как кукла.
Мир однотонный в закрытой палате больничной.
Сладкими пальцами девочка водит по буквам:
«Б-о-л-ь
а-т-и-п-и-ч-н-а».
Боль разнотонна, в ней дискант взрывается басом,
Доктор-дальтоник не спутает Тонину гамму:
Серое в сером опять социально опасно!
Доктор упрямый.
Тоня, нелепый антоним в залеченном мире,
Вылепит солнце и прячет его под подушкой.
Мёртвая Тоня рождается трижды четыре
В местной психушке.
Загрузка ...Оценки:
silencio - "10"Тётя Таня - "10"
Maryam - "10"
K. Yara2 - "10"
супер-супер-супер фердипердозно!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!! +100500
психи рулят!
Ох, Люси, близкая Вам тема! Понравилось стихотворение!
Близкая — не то слово )) Спасибо, Татьяна!
теперь я буду этот стих в пример ставить)
ба! я попала в твой цитатник )) Надо запомнить этот день ))))
А вообще, я очень рада, что эксперимент удался! Будем двигаться дальше ) подальше от осколков яда в стылой полынной горечи ))))
ага, я его в избранное добавила, буду рекомендовать) дальше, как можно дальше))))
Прочитала несколько раз, чтобы «переварить» все эти картины мира, это существо, затерявшееся в нём, прочувствовать её отчаяние, боль, увидеть огромное сердце автора, способного это увидеть и так передать!Лина
Спасибо, Лина, что решились пропустить такое через себя. Все по-разному реагируют на эту сторону нашей жизни ) многие брезгливо отмахиваются, многие элементарно боятся, и редко кто без личных на то причин хочет погружаться и разбираться в том, как живут душевнобольные люди и что это вообще такое.
В свое время я много лет проработала в психиатрии, потом сама перенесла серьезный срыв, и все то же самое прочувствовала уже с другой стороны, как пациент. Очень тяжелый, но бесценный опыт… он дал мне буквально второе рождение. Извините, за пафос…
Дала себе слово, что буду писать про «моих любимых психов». Такая вот рубрика ) для меня это важно.
Люся! А ведь и я прошла через такую больничку, очень давно, но так страшно, что до сих пор во мне эта рана и душевная, и физическая. А всё любовь проклятущая!
вот еще пища для творчества:
Екатерина Перченкова
Дженни
как моя дженни ходила по росам босая,
бусы низала в четыре ряда, на углях плясала,
время шло к сентябрю, а ей-то какое дело —
пила и пела, спала с кем хотела,
глядела вполглаза, любила вполтела,
потом совсем улетела.
дженни дразнит меня каждый август,
да так, что я уже заикаюсь.
то у порога рассыплет бисер,
то среди ночи зовет как будто, куда-то тянет,
видно, в такие дали, в такие выси,
что если трезвый — без слез не взглянешь, живым не встанешь.
то постучит, то на гвоздик повесит четки,
то свое имя соломинкой пишет в пыли,
то запоет о желтой подводной лодке
так далеко, еле слышно, как будто снится, совсем вдали.
дженни, не надо, я пью две недели, за мной пришли.
я просыпаюсь мертвым четвертый август,
осень за дверью, осенью будет еще темней.
была бы дженни, колокольчик бы положила на подоконник,
снизка зеленых бус разлетелась бы по ступеням,
мы бы проснулись в одной постели.
я ведь не знаю, как ее звали на самом деле,
кто был я такой, чтобы смотреть в ее паспорт,
кто я такой теперь, чтобы каждое лето в память о ней
вешать на грудь невесомый колючий орден —
сухой репейник.
а это в кино, там идет человек — и пропал,
распался на медленный прах и стекло
(непременно покажут медленно: вот человек,
а вот он пропал, распался на прах и стекло),
как будто он зеркало был — и его только что разбили.
мне хочется быстро.
из меня получилось бы несколько маленьких птиц
и немного снега.
больше я ничего не люблю.
ничего не выйдет, смотри, ничего не выйдет, —
говорит тот, кто из черной лиственницы
вырезал мой позвоночник, —
слишком прочное было дерево.
все получится, — говорит неродная моя,
ледяная кость, голубая кровь, —
вся беда от воды, вся вода за тобою глядит,
охраняет тебя, стережет.
я воды не люблю, — говорит неродная моя, —
и тебя не люблю, говорит, и глаза у нее гжель.
и следом — молчит: я носила тебя
не под сердцем, а на руках,
под большими снегами носила тебя,
белым лесом носила тебя, и еще по ночам
приходила тебя целовать с трещинкой на губе.
не жалей человека, который стекло и прах,
темноты не пей, пустоты не трогай,
приглядись — это я стою
за большими снегами.
за белым лесом.
вниз по течению.
поперек горла.
***
пальцы разжать за шаг до знакомой двери,
выпустить ключ и смотреть, как берет вода, —
лучше бы так,
чем носить на плечах оловянные перья,
деревянные спицы,
стеклянные города.
встать поперек огня и навек обжечься,
подлечиться и жить
в своем никогда-нигде —
лучше, чем быть дурацким английским джеком:
в волосах побелка, в котомке кило гвоздей.
чтобы без спросу гости — и чтобы на них не злиться:
чтобы стелить им постели и наливать вина,
чтобы всю ночь стирать с них чужие лица
и писать на ладонях прежние имена.
будет долгая ночь, а когда ты отсюда выйдешь,
знаешь, что я тебе отдам?
подожди до рассвета и сам увидишь:
открываешь окно — а там
в небеса глядят оттаявшие колодцы,
шевелят ресницами из глубины земли.
переходи небо.
перекати-солнце.
посторожи меня ночью.
мало ли.
и как это все люди пишуть-то? будто и не словами…
Супер, очень понравилось, Люся
О да, это реально супер-супер! Впечатление какое! А какая игра слов, построенная на Тоне!) А картинка! Нравится.
Спасибо, Ксюш! Это Наташа меня сподвигла на эксперимент )) Оказалось, жутко интересно!