Есть внучка у меня. Два сына,  дочь.
Но выросли, разъехались давно.
Не потому ль, когда приходит ночь,
Заглядывает страх в моё окно.
Рисует на стекле мохнатой лапой
Картины из кошмаров, словно он в бреду.
Назад оглядывается воровато
И шепчет о беде, которой я не жду.

Я в этот час оказываюсь в детстве,
Когда в кругу друзей, в вечерний час,
Устроившись в укромном месте,
Мы слушали пугающий рассказ.
Про руку чёрную был самый леденящий,
И та рука нам чудилась везде.
Потом походкой,чуть ли не летящей,
Скорей домой, где свет горит в окне.
Там мама у плиты над ужином хлопочет,
Сидит отец, газетами шумя.
Уходит страх, но тоненько бормочет:
«Я под кроватью буду ждать тебя.»
Прошу отца: «Побудь со мною,
Поговорим, а хочешь, почитай.»
И, умоляя, глажу по щеке рукою:
«Ты только свет потом не выключай.»

Ушли из жизни и отец, и мама.
И я к закату подошла давно.
Но отчего то старый страх упрямо
Стучит в завешенное тьмой окно.

Теперь, конечно, страх мой изменился -
Он тоже постарел и стал другой,
Мой бедный страх. Он примирился -
Не может испугать меня рукой.

Бормочет он, почти невнятно,
Что дети беззащитны, далеко.
Жизнь в мегаполисах опасна:
-Ты закопалась в глушь, тебе легко.

Не засыпай, не спи. Меня послушай,
Иль посмотри — рисую на стекле.
Хичкоку получается не хуже,
Но лучше и понятнее тебе.

Он упивается моей тревогой,
Назойливо въедается в глаза.
И кажется ему, ещё немного -
Его нектар появится — слеза.

Ещё немного. Нет, напрасно.
Стряхнув его, к иконам подойду.
В глаза Пречистой, добрые и ясные,
С мольбою и надеждою взгляну.

Я в тишине шепчу слова молитвы.
Я за детей прошу. Горит свеча.
А страх? Он убегает с поля битвы.
Он убегает, но готов начать
Игру другую в доме по соседству.
Но прежде должен заглянуть в окно.
Чтобы пугать, найдёт другое средство,
Лишь только б в доме не было икон.