Солнцем комната согрета… Кофе в турке закипел, плавно тлела сигарета.
Извиваясь — ну пострел — дым совокуплялся с дымом,
Рисовал под потолком образ нежный и ранимый, что уносит ветерком в приоткрытое окно.
Вдруг сгустился воздух странно, страшно стало и темно.
Сердце дробью барабанной застучало, затряслось.
И из тьмы — весь разодетый господин: цилиндр и трость, в лакированных штиблетах, заострен немного нос, подбородок римский, бравый: в общем, оторви и брось – очертился рядом.
Право, не хватало только беса в этой комнате, а он:
«Как живешь ты, друг любезный!»
Ущипнул себя – не сон.
«Спросишь тоже — это жизнь? Это, брат, существованье! Но ведь не за тем, кажись, ты пожаловал – я занят».
«Хорошо, что вспомнил ты: видел давеча Декарта, — произнес из темноты с нескрываемым азартом мой бесенок. — Все твердит: cOgito (займись латынью!) Ergo sum».
«Он прав, поди, думаю…»
«Дружок, остынь-ка: ты и мыслишь?»
«Да…
Постой…
Голова, конечно, может быть свободной (суть пустой) от раздумий?
Но, похоже, не внушить мне одного: будто мыслю ощущенье, коль не делаю того.
И напротив, нет сомнений: если твердо я уверен в том, что верю, в то, что мыслю, то моя вот эта вера — есть процесс бесспорный мысли. Это значит — как ни странно – я еще и существую…

Все подернулось туманом; улетели в ночь слепую подбородок и штиблеты – предсказуемый финал. Только слабый голос где-то: «Пусть бы черт тебя побрал!»