Падали листья, ветки хлестали ветер, собаки выли.
Старая бабка Агафья молилась на календарь.

Бабка Агафья давно и усердно готовит себя к могиле,
так, как готовились все её бабки встарь.
Вышита чёрным крестом рубаха из серо-седой холстины,
белый платок отложен на полку с таблетками от хвороб;
в грубый подол рубахи зашиты четыре пера воробьиных,
и у печи давно стоит домовина, по-современному то есть — гроб.

Старая бабка Агафья молилась, поклоны била.
Где-то неслось машинами и поездами её письмо:
правнучка Настя — писала — голубка моя белокрыла,
ты приезжай, не мешкай, чую, выходит мой срок этой зимой.

«Ты не грусти и не бойся, мы все там будем, Настасья,
дай тебе бог прожить столь же, сколь я жила,
только не так, как я, лучше в миру да согласьи.
Ты приезжай, смотри, двадцатого-то числа.»

Свечка коптила, ставни гремели глухо, дрожали стёкла.
Голенький клёныш у тына, тощий без листьев, дрог.
Злой и косматый, в медвежьей шкуре, с картинки тусклой
молча глядел на Агафью древний, забытый, суровый бог.