По степи расхаживал, думал думу горькую,
Емельян Иванович, яицкий казак.
Казакам рассказывал утреннею зорькою
Жизнь свою казацкую много лет подряд:
- Беднота мы, детушки! Голь мы перекатная!
Всю-то жизнь мы маемся, и тому верны.
Надоели до смерти господа проклятые.
Не пора ли знак подать с нашей стороны?
Пугачев говаривал: «Детушки! Родимые!
Сколько можно в Питер-то биться головой?
Вот он царь я, Петенька! Вовсе не загубленный!
Петр я Третий, детушки! Вот он я! Живой!
Десять лет уж маюся в стороне неведомой.
Где уж только не был я, пряча жизнь свою.
Уж вы пособите мне вольной вашей силою.
Я за вас, родимые, волю отстою.
Катька, баба грешная, загубить пыталася,
Да утек я, детушки, из тюрьмы сырой.
А кто помнит батюшку и как присягалося,
Сбросьте цепи рабские да айда со мной».
И народ замученный стал стеной великою,
Смял заставы мелкие. К Яике реке,
К Оренбергу городу вышел вольной силою
Так, что стены дрогнули в этом городке.
Пугачев говаривал: «Детушки родимые!
Вздернем губернаторов! Эх! Вперед! Кто смел?»
И указы царские писарям рассказывал,
Ну, а сам-то грамотой шибко не владел.
Только знал он хитрости всякие военные,
При Елизавете он в войске воевал.
Да и не единожды бился в стены бренные,
Даже во Германии как-то побывал.
Там и внял Емелюшка в лазарете раненый,
Что чуть-чуть он обликом на Петра похож,
Только безбородый тот на деньге показанной.
Вот и думай, детушки, тот или не тот?
- Что тут думать, детушки? Помирать, так с музыкой!
Дайте балалаечкой в топленной избе.
Вольна наша силушка, да только не обучена.
Пика, да нагаечка, да кистень в руке.
- Не кручинься, батюшко! За тебя родимого
Весь Урал подымется, села, города.
А в городах-то пушечки, ядра да людишечки,
А за волю вольную люди-то всегда…
Пока мерз Иванович у Оренбурга города,
Время-то потеряно, хоть вся Русь с тобой.
- Думай думу горькую, как свои дела вершить,
Да не пропасть головушке вместе с бородой.
К Пугачеву люди шли, разоря помещиков,
И добро с собой несли батюшке в казну.
И рубил головушки, знать повсюду вешал он,
Да и, закручинеся, шибко ждал весну…
В Питере-то городе сразу не поверила
Тем доносам матушка, что заслали ей.
- Неужели можно так, что вся чернь вскипела вдруг,
Где же все солдатушки? Хватит ли цепей?
А солдаты в Пруссии уж давно как посланы.
Нет конца и краюшка прусской той войне.
Это знал Емелюшка, стриг солдата косы он,
Да и переманивал к вольной стороне.
- Эх, Екатеринушка! Дело-то серьезное,-
Граф Орлов говаривал, сидя за столом.
- Неужели ж можно так?! Так давай, голубушка,
К Оренбургу городу мы войска пошлем.
Были роты посланы, да пропали без вести.
Перешли солдатушки во Емелин стан.
Офицеры бравые во степи повешены.
Ох, как раззадорился вор и басурман!
Все к нему с поклонами… и калмыки вольные,
И башкиры ордами, главный Салавват.
Ох! Россия-матушка захлебнулась войнами.
Что кругом творится-то, просто сущий ад…
По сей день всем помнится, как залита кровушкой,
Как убита пушками вольная душа.
Емельян Иванович уж давно покойничек,
Но была-то волюшка шибко хороша.
И не зря в народе-то Емельяна помним мы.
Нет! Ведь не забыли мы батьку своего!
Нам наука вечная! Вечная история!
Ведь корней народных мы! Мы корней ЕГО!