На темных улицах осенней Ниццы, где пахнет морем и воркует страсть,
Ее любовь на третий день нашлась, и сразу поспешила объясниться.
Их дом потом стонал четыре дня, судачили на пристани соседи,
Старик из Рима обзывал «lacetti», как было принято у них в краях.
А ночью дом напротив замирал, прислушиваясь к томным стонам
За коваными прутьями балкона; никто не спал – ни стар, ни мал.

Бурлила кровь и изгибался стан, толчки случались медленней, но резче,
Вином обычно начинался вечер, и полдень был еще немного пьян.
А ночью, в свете ярких фонарей, когда душа и окна нараспашку,
Забыв надеть белье, одеть рубашку, она рвалась из тесноты дверей.
И замирала улица тогда; соседи, прикрываясь занавеской,
Тайком рукоплескали бурно пьеске, шептали: «О! Вот это да!»

Любовь была до боли хороша, бесстыдство замирало в долгом стоне,
Сквозь череду безудержных агоний рвалась в протяжном выдохе душа,
А после выплеска тягучих струй, сверкнув углями раскаленных глаз,
Она, прелестно сделав реверанс, послала всем воздушный поцелуй…
И улыбались сморщенные лица, а молодежь смеялась в кулаки –
Такие вот осенние деньки и ночи на Ривьере, в Ницце.