Как легко живется на свете
Тем, кто счастье однажды купил!
Как же сладко резвятся их дети,
Когда жизнь рекою бурлит!
Их тревогу иные сочтут за раздолье,
А их жизнь – сказочным раем,
Но никто никогда не узнает,
Что их ждет страшная пытка в неволе.
Там в глубине, на дне души,
Останется у них хоть что-то,
Которое не в силах искупить
Даже с высшего общества кровью.
Это что-то дается с рожденья.
Каждый носит это в себе.
Это что-то зовется смиреньем,
Что толкает подчас к доброте.

В обычном городе родился
И жил «виновник» этого стиха.
Всегда к богатству он стремился
И жаждал власти получить сполна.
Ему не нужно добиваться,
Ни кровь, ни пот здесь проливать,
Ведь для него отец старался,
Чтоб сын не знал то слово: Голодать…
Свои богатства, свой успех
Отец все в честности достиг.
Да, порою совершал он грех,
Но не был он страшнее всех.
Своею жалостью великой,
Своею добротой ко всему
Он наполнял весь град улыбкой,
Даря все то, что дорого ему.
Вот этот садик для детей,
Вот эта церковь, что стоит здесь,
Вот толпы радостных людей
Ему обязаны.
Но чувства долга от людей
От этих, можно так сказать, друзей
В нем не было.
В нем щедрость, воля и смиренье
Всегда всего были сильней.
И даже в смертные мгновенья
Он становился все добрей.
Но вот…
Когда почуяв близость смерти,
Родных позвал он попрощаться.
Пред ним жена стоит, и дети,
И звук… Звук горького их плача.
- Не плачьте, дети! Я ведь с вами!
И буду с вами я всегда.
Я буду с Богом там над вами,
В Раю, куда стремился я всегда.
Дай руку, сын, свою отцу,
Ты должен мне пообещать,-
Старик привлек дитя к лицу,-
Сестру и мать ты должен защищать.
Ведь много есть у нас врагов,
Что жадно жаждут завладеть
Всем наследием отцов,
Которое оставлено тебе.
- Конечно, папа, обещаю!
Конечно, я всех сберегу.
Сын делал вид, что он страдает,
Что очень горестно ему.
Но злая мысль уже горела
И все сильнее радовала дух,
Что даже глаз отца заметил,
Как сын ликует, будто вслух.

Царила ночь. Старик замолк.
И руку сына с большей силой,
На миг представив мрак могилы,
Он сжал, как только мог.
-Ну, все. Идите!
Вам больше незачем смотреть,
Как я здесь буду умирать.
Идите прочь! Найдите силы…
Лишь это смог он прошептать.
Как можно описать словами
Ту боль и горесть, что терзала
Жену и маленькую дочь?!
Но лишь была спокойной ночь…

Не стану я сейчас писать,
Как хоронили старика,
Хотя мне слез не избежать.
Я знаю, каково терять отца.
Когда закапывали тело,
Мать вздрогнула, как в страшном сне.
Рыдали все, лишь сын стоял уверенно и смело.
Он ликовал в своей сухой, озлобленной душе.

Когда наследством завладел,
Он словно дьявол стал озлоблен.
Он не хотел делить ни с кем
Добытое отцом с любовью.
Теперь же он был горд собою!
Он стал богат! Он может все!
А вопль голодного народа
Ему казался пустотой…
Мать не верила своим глазам:
Ее сынок, ее дитя,
Которому уж много лет назад
Святую жизнь подарила,
Которого всегда хранила,
Любила больше жизни тленной
Теперь, сейчас, в одно мгновенье
Он превращается в змею,
Что яд свой гордо изливает.
Как сердце горестно стенает,
Когда мать сына вдруг теряет.
Но материнская любовь не утихает!
Как можешь, женщина, любить
Того, кто над тобой смеется?
Ему ведь все равно,
Вдруг если жизнь твоя прервется.
О, материнская любовь,
Как ты чиста средь этой грязи!
И описать твою стихию разве что
Способен только Бог.

Торжествовал твой сын у власти,
А ты молилась за него:
Мне стыдно за него ужасно!
Прости, Господь! Прости его!
Но сын, услышав этот глас,
Еще сильней, сильней взбесившись,
Ударил мать с такою силой,
Что свет в глазах ее погас.
На этот звук вбежала в комнату сестра,
Склонилась к матери своей.
А он стоял с насмешкою ехидной,
Которая для матери больней.
В его глазах блестело что-то.
То, что не высказать в словах.
Лишь в горьких, пламенных слезах
Она смогла постигнуть это.
- Тобою зверство овладело…
Ты… Ты смотри, во что ты превратился…
И больше ничего сказать не смела -
В глазах ее туман стелился.
Сестра, боясь его разгневать,
Хотя куда еще гневить?
Он что угодно может сделать.
Ему ведь некого любить.
Она привстала, глаз не отводя
От матери, лежавшей на полу.
Тихонько к двери подойдя,
Вдруг побежала, как в бреду.
А он стоял, не шелохнувшись,
Сестрицу взглядом провожал.
Ему казалось, что очнулась
Та женщина, что матерью когда-то звал.
Потом все было как во сне:
Толпа народа во дворе,
Плачь, крики, слезы на глазах людей,
Сестра идет и рядом с ней
Какой-то человек знакомый,
Возможно, дядя или брат.
Нет, не понять.
А это шел за ним конвой.
Чуть дальше, следом за сестрой,
Два стражника идут к нему.
- Что? Я? Иду в тюрьму?
Народ не мог ничто сказать,
Уж больно горе сильным было.
- Ты будешь кровью искупать…
Промолвил кто-то торопливо.
Вот цепь одели на него,
Оковы прочно заточили.
Ах, да! И кто-то плюнул, прям в лицо,
Когда его в темницу уводили.
Тюрьма, тюрьма — свидетель горя!
И сторож муки неземной.
Душа и сердце стонет, ноет,
Узнав раскаяния боль.
Пять дней провел он в заточенье.
Пять дней его хлестали плетью,
Ведь это жуткое мученье
Он справедливо заслужил.
Но знал б хоть кто-то,
Как он жил
Те долгие пять дней!
Это нелегко представить,
Но он вдруг понял, осознал.
Нет, не затем, чтоб совесть сгладить,
Которой не осталось и следа.
Лишь здесь в темнице, в заточенье,
Пришло к нему то самое смиренье.
Когда остался он один,
Ему во сне явилось что-то.
Когда был гордостью томим,
Услышал глас отца родного:
- Ты не достоин быть любимым!
Ты жалок! Низок! Посмотри!
Ты мать убил.
Теперь кричи!
Кричи от боли.
Не той, что плети принесут.
Душа твоя теперь в неволе
И деньги даже не спасут.

Сын вдруг проснулся.
И впрямь. Как можно спать?
Еще б чуть-чуть и улыбнулся,
Но что-то стало душу на кусочки рвать.
Воспоминания о доме,
О близких и родных,
Обо всем, содеянном собою
Нет.… От них не убежать.
Взглянув перед собою прямо,
Не видя света в темноте,
Он прокричал с мольбою: Мама!
Как смел я жизнь прервать тебе?!

Где судьи? Злые палачи?
Зачем оставили меня?
Хоть волком вой, хоть вслух кричи,
Что смерти, смерти жажду я!
Я не достоин ни прощенья,
Ни сострадания людей.
Плевки и ваши оскорбленья
Я терпеливо вынесу теперь.

Открылась дверь. Готов приказ:
Преступник должен быть казнен.
И в этот страшный, жуткий час
Он всем народом осужден.
Вот повели на место казни,
Но где же страх перед петлей?
И с горьким плачем, без боязни
К концу шагнул одной ногой.

Народ в безумии кричит,
Палач же, смотрит хладнокровно.
Вдруг видит он: сестра бежит,
Падает и вновь встает. Ей больно,
Но окровавленные раны
Сейчас ей вовсе не видны.
Он вспомнил взгляд последний мамы.
О, сколько ж в нем было вины!
Сестра упала на колени
Пред грозным взором палача
И в слезном искреннем моленье
Пощады просит для юнца.
- О, пощади его! Помилуй!
Прости вину его! Прости!
Но брат заботою томимый
Сказал тихонько ей: Иди!
Иди домой и будь спокойна.
Я смертной муки не боюсь!
Теперь, когда тобою я прощенный,
Я грех свой смертью искуплю!
Царила ночь. Мерцали звезды.
Все люди тихо, мирно спят.
Но боль любви и горя слезы
Волнуют души и сейчас…