Строка пятая.

Уволена по собственному желанию.

Как они обросли вещами! Двадцать пять лет назад они приехали сюда с двумя чемоданами книг, двумя подушками, одеялом, двумя рюкзаками с вещами. Тогда им хватало этой малости для счастья. Семья — как подвижный корабль. За прожитые годы он оброс ракушками. Потребовалось два месяца на очистку его «корпуса» и выправку необходимых документов. Разбирая и упаковывая вещи, Юлия вспоминала отца: «Без этого вполне можно обойтись. При переезде лишние вещи – обуза». Оформляя документы – Зощенко: «Принесите справку о том, что вы потеряли калошу».
Наконец получены последние документы — о прививках Норду и коту Ваське. Дима за это время сдал зимнюю сессию. Всё упаковано. Квартира плачет гулким эхо, из каждого угла смотрит на неё смотрит укоризна: «Покидаете. Зачем? Там, куда вы уезжаете, у вас не будет такой, как я. Вам было удобно, уютно и тепло в моих стенах. Я привыкла к заботливым рукам хозяина и твоим фантазиям. Мне нравилось всё, что вы со мной делали. Я буду скучать о мальчиках. Посмотри, здесь Серёжа сделал первый шаг. Так неожиданно и трогательно. Я радовалась вместе с вами. В этой комнате он, раскатывая на велосипеде, сказал отцу, наклонившемуся, чтобы поцеловать велосипедиста: «Папа, ты такой колючий. Как собака». Неизвестно откуда взявшиеся слова, правильно связанные между собой, звенели колокольчиками смеха, передавались «из уст в уста». Мои стены бережно хранят все ваши радости, но они не нужны чужим людям, которым вы меня оставляете. Уезжаете в полную неизвестность, а вам не по двадцать. Неужели тебе не страшно и не жаль всего, что оставляешь здесь?»
И страшно, и жаль. До того, что она, оставаясь одна в квартире, выла с причитаниями, как в старину выли её прабабки в горестную минуту расставания. Уезжали, ломая налаженный быт. Горы за окном равнодушно смотрели на неё из – под нахлобученных на вершины снеговых шапок. Она прощалась с ними навсегда. Наступило время «собирать камни» её навязчивых снов.
В маленький районный городок, где обосновалась семья дочери, они приехали поздней ночью. В свете фонарей кружились в вальсе снежинки. Город утопал в сугробах, был загадочным и фантастически красивым. Отказавшись от такси, они пошли пешком. Кота посадили в сумку, а собака, за двое суток стосковавшаяся в тесном купе, носилась без поводка, как угорелая.
Они не видели Яну четыре месяца. За это время внучка научилась ходить, говорить первые слова. Когда Юлия прижала к себе этот нежный, пушистый комочек, заледеневшее в тоске сердце стало оттаивать, и пришла уверенность, что они всё сделали правильно. Главное, теперь они вместе.
При солнечном свете город потерял ночное очарование и оказался серым и скучным. Чем ближе она с ним знакомилась, тем больше он раздражал её унылой хаотичностью. Остаться в нём жить не только не хотелось, но и оказалось невозможно. Денег, вырученных от продажи столичной трёхкомнатной квартиры, здесь им хватало разве что на развалюху, непригодную для житья. Соотечественники ухватили ситуацию. В Городок потянулись русскоязычные беженцы. Продать за хорошие деньги можно было всё, даже сараи сходили за особняки. Они нашли миграционный комитет, наивно думая, на то он и миграционный, чтобы помочь устроится переселенцам на исторической, всё же, родине. Приветливый начальник ошарашил сразу, едва они начали говорить: «Рассчитывать на помощь нашего комитета вы можете только в том случае, если у вас есть справки об огнестрельных или ножевых ранениях, полученных там, откуда вы приехали, об изнасилованиях, иных притеснениях… на национальной почве». Переглянувшись, Антон с Юлией молча, вышли из кабинета.
Ко времени их приезда зять купил двухэтажный «особняк», вложив в него все деньги, что были. Домом его можно было назвать условно – стены под крышей, ни окон, ни дверей. Антон не понимал: «Виктор, зачем вам, на семью из трёх человек, такой огромный дом? Ни у вас, ни у нас нет денег, достроить его». Уклончивый ответ: «Чтобы жить по-человечески»- Антон не понимал. В отличие от Юлии, которая принимала зятя таким, какой он есть, у Антона отношения с ним не складывались. Холодно – вежливые и отстранённые. Худой мир лучше доброй ссоры. Но жить вместе, одной семьёй, в худом мире…
Отложив на время своё устройство, они съездили в Пензу, помогли Диме с переводом и обустройством в общежитии. Навестили родителей Антона, которые жили в Грачёвке, неподалёку от Городка. Он надеялся, что им предложат остаться, но в первый же, день стало понятно, что это не вариант будущей жизни. Их переезду были рады, но работы в деревне не было. Колхоз доживал последние дни, люди работали по привычке – работать. Слава Богу, что они согласились приютить до лета Серёжу, чтобы не пропал учебный год. Как ни трудно было расставаться, но это было лучше для него, чем неустроенность.
Вернувшись в Городок, занялись поисками работы. Тогда Юлия поняла, почему город похож на оборванное полуслово. Всё, чем он жил, остановилось. Осиротевшие корпуса заводов смотрели на город с немым укором. Машиностроительный, часовой. Ещё десяток мелких заводиков. Самой живучей оказалась бухгалтерия. До десятка- полутора лет после «похорон» завода — в бухгалтериях стучали на калькуляторах, что-то считали, перед кем-то отчитывались. Очковтирательство — истинное лицо разрухи. Но думала об этом Юлия позже, когда у них с Антоном были и работа, и дом. Пока же — не до того.
Пока их приютила семья двоюродного брата Антона – Николая и Веры. Юлия познакомилась с ними двадцать пять лет назад на своей, с Антоном, свадьбе. Мать Антона с Верой спасли их от очередной свадебной неловкости. Они встали раньше гостей и убрали лестницу от сеновала, где спали молодожёны. Ряженые и разукрашенные до неузнаваемости гости с прибаутками под гармошку, не найдя молодых, пошли по улицам деревни, а Юля с Антоном убежали на речку. Тихая Еланка пряталась за густыми зарослями ив в нескольких метрах от дома. Если возможен рай земной, то он находится на берегах таких, на редких картах обозначенных, речушек. Ивы, плотным строем по берегам, опрокидывались отражением в воду, и солнце, словно звёздами, украшало ветви играющими бликами. Только дощатые мостки, сходящие в воду напротив каждого дома, разрушали райскую иллюзию. С мостков женщины полоскали бельё, черпали вёдрами воду для огородов, которые грядками подходили вплотную к берегу.
Ни Антону, ни Юле не хотелось покидать уединение в раю:
«Любви не нужно поученья.
И глаз чужих, и наставленья,
Но ритуал неистребим.
Он, словно, всем необходим».
Вернулись к свадебному застолью с частушками, от которых Юлии хотелось спрятаться под столом. А на большом листе лопуха остались два новеньких кольца, которые они сняли зачем – то на время купания. Не успев привыкнуть за два дня к кольцам, не обратили внимания на их отсутствие и удивились, когда Вера вручила им лист лопуха со сверкающими на нём двумя «залогами любви и верности».
Потом Антон с Юлей уехали в Алма-Ату, и двадцать пять лет не встречались ни с Николаем, ни с Верой. Изредка письма, да открытки к праздникам. Но так получилось, что Виктор выбрал на жительство Городок. И Николай с Верой, приняли сначала молодую семью, а потом и Антона с Юлей. Это был первый пазл, загодя заготовленный и правильно уложенный судьбой в мозаику их новой жизни. Второй – стал точкой её отсчёта.
На высоком лесхозном крыльце курил человек в синем форменном бушлате. Антон поздоровался с ним и спросил: «Не подскажете, где можно найти главного лесничего или директора лесхоза?» «А я и есть главный лесничий. По какому вопросу к нам?» Когда Антон сказал, что по поводу работы, Анатолий Николаевич пригласил их подняться в его кабинет. Дальше всё было похоже на сказку со счастливым концом. После долгой беседы, Анатолий Николаевич познакомил их с директором лесхоза. Хотя они закончили лесфак, но работали в лесоустройстве — далеко от хозяйственной работы в лесничестве. Слава Богу, ни директор, ни главный лесничий не были похожи на игривого чиновника из миграционного комитета.
Не всех сразило, знать, нейтронное оружие.
Не роботы вокруг. Есть и живые. С душами.
Не всем везёт на тёплое участье,
На доброту и на кусочек счастья.
Теперь так много терпящих беду,
Троллейбус редок, не на всех дорогах.
Не каждому удастся на ходу,
Хотя бы, на ступень поставить ногу.
Им повезло. Антону предложили должность лесничего в Сосновском лесничестве, в тридцати километрах от Городка. Юлии же нужно подождать, через пару месяцев там освобождалось место мастера по лесным культурам: «Если есть желание, мы примем и вас на работу». Если есть желание… в то время у них было только одно желание – найти работу. А о том, что работа будет по специальности, и не мечталось. В один день главный вопрос был решён.
До этого момента всё складывалось не лучшим образом, но страха, что они всей семьёй превратятся в бомжей, не сумев, укоренится, не было. Мистика или судьба. Теперь она знала, что сны были ничем иным, как путешествием в будущее – подарок судьбы, исподволь готовившей её к тому, что суждено. Через несколько дней, их повезли в Сосновку, познакомить с лесничеством, деревней и домом, где предстояло жить. И дорога, и деревня, и дом – всё было, ею, узнаваемо. Она знала, что откроется за следующим поворотом. Река, мост, вдали очертания дворца на высоком берегу реки. И только одно место оказалось незнакомо, оно никогда не снилось. По левую сторону дороги, среди поля – сосновый колок. Внутри был деревенский погост. Сосны окружали его по периметру, охраняя покой покинувших земную юдоль.
Деревня вытянулась двумя улицами. Одна – вдоль леса, вторая-
вдоль Хопра. Улицы, прогалами между домов, напоминали старческие дёсны. Середина марта. Промозглый пасмурный день. Под колёсами машины – грязное месиво. Тёмно-серые бревенчатые избы, напитавшиеся мартовской влагой, смотрели, насупившись, но палисадники с белоствольными берёзами высветляли мрачноватый пейзаж.
УАЗик, тараня льды в огромных лужах, прорвался, наконец, на окраину деревни, к лесничеству. Анатолий Николаевич водил их по территории, знакомил с будущим местом работы. Антон вникал, а Юлия просто брела следом. Лесничество, как лесничество. Контора – большая изба с четырьмя просторными кабинетами и огромным красным уголком, в котором было самое интересное для неё — деревенская библиотека. Здание шишкосушилки, куда свозили шишки из всех лесхозов области, ряды складских помещений. Рядом с шишкосушилкой раскинулся питомник, на нём будущий лес уже прочертил, раздвинув макушками снег, ровные тёмно-зелёные ряды. Сосна однолетка посапывала под снежным одеялом, ей некуда спешить. Она ещё год будет расти и набираться сил на питомнике. Двухлетке же этой весной предстояло переселение на постоянное жительство — на лесные площади, и она, торопясь, освобождалась от снежных пелён. Отряхивала, расправляла пушистые ветви. Юлия, любуясь их трогательной беззащитностью, подумала о том, что ей, как и этим сосенкам на новых площадях, предстоит укореняться и приживаться.
Потом было знакомство с домом. В дом она вошла с бешено бьющимся сердцем. Какой он? Здесь предстоит обосноваться надолго. Возможно до последнего путешествия на погост, охраняемый строгими соснами.
В доме оказались только комната и кухня, треть которой занимала русская печь. Обшарпанные стены, грязь, запустение. Маленькие подслеповатые окошки и во всех разбитые стёкла, соединённые жирными полосами пластилина. От открывшегося убожества сжало сердце. Отвернувшись, чтобы не заметили набухших слезами глаз, Юлия вышла на крыльцо. Двор был просторным, перед домом берёза. В саду несколько яблонь, одна из них раскинула ветви шатром недалеко от крыльца. Юлия мысленно поставила под ней стол, скамейку… понемногу она успокоилась. Появилось самое главное – дом и работа. Дальше всё зависит только от них. Антон затопит печь, будут потрескивать дрова, дом прогреется, а её руки, за месяц скитаний стосковавшиеся по домашним хлопотам, наведут в нём порядок. Но это во сне она успевала привести в порядок дом за одну ночь, наяву всё оказалось гораздо дольше. Юлия белила, красила, отмывала, вешала занавески, а ночами ждала – вот сейчас, застучит за окном на стыках рельсов первый трамвай, и она выйдет на кухню, поставит на плиту чайник, раздвинет шторы и, стряхнув ночное видение, увидит, раскинувшийся до подножия гор, город. Но за окном тишина и зелёная стена из сосен. Вместо привычных многоэтажек — серые бревенчатые избы за дощатыми палисадниками. Надо было привыкать к этой яви.
Строка шестая.
Принята в Софьинское лесничество мастером
питомного хозяйства и лесных культур.

Первая, в Сосновке, весна задала им такой сумасшедший ритм, в каком они, никогда не жили. К тому дню, когда Юлия вышла на работу, она едва-едва успела привести дом в мало-мальский порядок. До полного — далеко, не один год. Без комфорта, но жить можно. Когда пришёл контейнер, они долго ломали голову, как втиснуть мебель из трёх комнат в одну. Что смогли вместить комната и кухня – расставили, оставшееся поставили в сарае, решив за лето пристроить к дому комнату и летнюю веранду.
В апреле Юлия снова встретилась со знакомыми, по первому приезду, сосенками. Их выпахали скобой, прицепленной к трактору. Выпаханные сеянцы укладывали в пучки, увязывали шпагатом и прикапывали в большой снежной куче. Каждый день сеянцы увозили десятками тысяч для посадки на площадях. Юлии досталась площадь прошлогоднего горельника, в полутора километрах от деревни. Двадцать гектар сгоревшего леса, уже очищенные, ждали вспаханными бороздами новых лесных жителей. О прошлогоднем пожаре напоминали обгоревшие пеньки, чёрные сучья, с хрустом ломающиеся под ногами да разговоры сажальщиков. Тушили всей деревней и даже за прошедшую зиму не остыли от страха за свои дома. Почти неделю, с раннего утра до позднего вечера, засаживали эту площадь пушистыми сосенками, с любовью, удобно устраивая их корни в проделанных мечами щелях. С этого времени, врастая в землю, сеянцы становились культурами.
Огород в полгектара наводил на Юлию тоску. В сравнении с ним дача в Алма-Ате казалась игрушечной, но здесь под окнами не было овощного магазина. Через дорогу не шумел на разные голоса базар, а в местном «универсаме» не всегда можно было купить хлеб. Нищета деревенского магазинчика поражала. Тоска тоской, но «что потопаешь, то полопаешь». «Топали» всей семьёй. В конце мая забрали из Грачёвки Серёжу. С ним и Димой, приехавшим на каникулы, Антон пилил, строгал, пристраивал. К октябрю он перебрал старую баню за огородом, сложил в ней печку. Вряд ли можно было где – то найти вторую такую. «Замечательная» получилась. Топить её начинали с раннего утра в субботу. Топили весь день, по очереди таская на задворки охапки дров. Мылись уже в темноте. Наощупь и в прохладе. Потому что «чудо-печь» начинала раскаляться только на следующий день. Что – то намудрил Антон в конструкции. Зато, утром в воскресение, Юлия шла стирать бельё в горячей бане. Позже разжились керосиновой лампой. Жарче от неё не стало, но хоть не в кромешной темноте…
Огородные работы — не в диковину, в Алма-Ате они получили под дачный участок нарезанную на участки по шесть соток пустыню, с перекатывающейся по пескам верблюжьей колючкой. Труд и вода через несколько лет превратили безжизненную пустыню в цветущий оазис. Но дача — это удовольствие. И дом строили в удовольствие, а не потому, что негде жить. Радовались первым плодам, ягодам. Юлия помнила радость от первого, выращенного огурца. И ожидание выходных, скорее бы на дачу. Особенно ждал Серёжа. Даже дорога была для него удовольствием. Целый час в автобусе, не отрывая глаз от водителя. В мыслях его руки лежали на баранке, автобус послушно останавливался на остановках, выпуская и впуская пассажиров, закрывал двери и, трогаясь, недовольно фыркал выхлопной трубой.
Здесь — главный вопрос выжить. Они попали в другой мир. Забыть, привыкнуть, приноровиться, смириться. Привыкать и приноравливаться пришлось с первого дня деревенской жизни. А вот — забыть и смириться не получалось. Из всего, что удобно и привычно в городской жизни – линия электропередачи. И больше ничего. Время застыло.
Даже автобусу, что ходил два раза в день из Городка в Князевку, было «западло» доехать семь километров до Сосновки. Сосновские доезжали из Городка до Князевки, а дальше – пешком семь километров. Прошло несколько месяцев, как они поселились в деревне. Стояла поздняя осень, выпал первый снег. Юлия навещала в Городке дочь с внучкой, сделала кое-какие покупки и, нагруженная сумками, вышла на конечной остановке. Дорога то попадала в крепкие объятия леса, то вырывалась из них на полевой простор. Но лес снова догонял и сжимал в крепких объятиях. Было промозгло и холодно. Смеркалось в начале пятого, поэтому она шла быстро, насколько позволяли тяжёлые сумки. Хотелось до наступления темноты оказаться дома. После очередного поворота дороги, увидела впереди медленно бредущего человека. Догнала, поравнялась с ним, поздоровалась. Старик, обутый в огромные валенки с калошами, тяжело дышал и часто останавливался. Долго стоял, опершись на посох. Юлия не могла оставить его одного. Не верилось, что он благополучно добредёт до деревни. Пришлось приноравливаться к его шагу. В деревню вошли, когда небо усыпали звёзды.
Как она удивилась, когда через некоторое время снова увидела его, бредущего по той же дороге. Какие-то неотложные дела снова снарядили старого человека в нелёгкую дорогу. Для кого она была лёгкой? Для деревенских ребятишек, которые ходили по ней в школу два раза в день в любую погоду? Для женщины, несущей на руках заболевшего ребёнка в больницу? Бывает, когда у человека застывает внутри не крик — недоумение. С ним Юлия, как на работу, стала ездить в Городок. И ходить из одного кабинета в другой. Со стороны и начальства, и деревенских Юлия выглядела блаженной. Правда, те от кого зависело, быть автобусу, или не быть в лицо ей этого не говорили. Было видно из уклончивых ответов со встречным недоумением: «И никогда не ходил. Жили и дальше так же жить будут. На всех не напасёшься. Если в каждую деревню автобус… в городе-то не хватает». А деревенские были прямее. Когда она заходила в каждый дом за подписью на «прошение», не раз пришлось краснеть от насмешек: «Понаехали тут, думают самые умные. А то мы не просили». Не все. Кто-то, из таких же мечтателей, как она, надеялся. Авось получится, чем чёрт не шутит. И пошутил! Она надоела всем. И её отослали … к директору автопарка — согласится дать автобус до Сосновки, так тому и быть. Оказалось, что директор вырос в такой же «глухой» деревне и ходил в школу за шесть километров. На удивление просто и буднично закончилось Юлино «хождение по мукам». Дорожники поставили несколько указателей и знаков, и вскоре долгожданный автобус повёз первых сосновских пассажиров. Растроганное проявленной заботой районное начальство решило пойти до конца в щедрости, и распорядилось возить школьников бесплатно. В бочку мёда в первое время добавляли одну ложечку дёгтя водители автобуса, ворча на ухабы и щебёнку. Простодушные пассажиры заискивающе оправдывались в том, в чём их вины не было. Несколько лет назад дорогу заасфальтировали, но… асфальт был насыпан и укатан совсем в другом месте. Новенькая дорога вела в чистое поле. По ней проезжали часть пути к реке благодарные рыболовы. Вторую ложечку добавляли в Князевке, когда с ворчанием садились не в пустой, как раньше автобус. И здесь сосновским снова приходилось напускать елей в голос: «Ничё, потеснимся. В тесноте, да не в обиде. Лучше плохо ехать, чем хорошо идти». И всё, что в голову придёт одним и другим. Потом пообвыклись и водители, и счастливые, и недовольные пассажиры.
Юлия не скучала по прелестям городской жизни. На скуку не было времени. Они стали казаться ей рисованными декорациями к спектаклю, в котором она когда-то играла уже забывающуюся роль. Здесь декорации были живыми. В окна дома заглядывал лес, растущий через дорогу, а за огородом – бескрайнее поле, которое старательно раскрашивали времена года. По утрам оно дарило ей чудо восхода. Петухи только почёсывались на нашестах, а хозяйки, позвякивая подойниками, шли доить коров. Когда о стенки подойника начинали бить первые звонкие струи молока, сон снимало как рукой. Подоив корову, Юлия выходила из хлева и замирала от восторга. Алая лента горизонта розовела, расплывалась на глазах – рождалось солнце. Как всякое рождение, это было чудо. Она удивлялась ему каждый день и вспоминала первый рассвет, когда отец вывел её на палубу парохода, чтобы показать рождающееся над горизонтом солнце и бегущую от него ярко-малиновую дорожку по иссиня-чёрной воде. Прошла целая жизнь, а состояние восторга – прежнее.
Очарование утра разбивалось крутым матом — пастух собирал коров в стадо. Коровы бежали рысцой, косили глазами на пастуха, но угодить ему, не выспавшемуся, больному похмельем, не могли. Мат настигал их, стегал по спинам больнее кнута, отражался от стены леса и разносился эхом с одного конца деревни до другого. Вслед за коровьим — гнали отару овец, и… всё повторялось.
Юлия тихонько, чтобы не разбудить никого в такую рань, уходила на веранду. Антон, как и планировали, пристроил её к дому. Когда подбирала обои, купила несколько рулонов с каменной кладкой, увитой плющом. Рисунок никому не понравился. Мрачноватый. Но она всё-таки оклеила ими одну стену и поставила к ней стол. В первое же утро этот уголок и подарил ей чудо. Юлия, как обычно, проводила в стадо корову и пошла, пить чай. Вскипятила чайник, «поколдовала» над заваркой. Вставила в магнитофон кассету. Заключительные аккорды праздника утра. Потом начнётся день, и суета будет стегать плетью по плечам. Но потом, а эти минуты — её. Она налила в чашку чай. Вдыхая аромат, наклонилась над ней и… оказалась у стен средневековой крепости. Лицо отражалось в воде, которой был доверху заполнен ров, охраняющий подступы к крепостным стенам. И над всем голос: «На реках вавилонских, тамо…».

Строка седьмая.
Уволена, в связи с уходом на пенсию.

Проворочавшись, в напрасной надежде уснуть, Юлия, не включая свет, встала с постели. В тусклом свете луны за дорогой покачивали верхушками сосны. То ли с недоумением, то ли с укоризной. К окну тянулась веткой старая яблоня, тихонечко постукивая по стеклу, словно умоляя впустить. Юлия распахнула створки окна, и в комнату хлынула предосенняя ночная свежесть с ароматом спелых яблок, цветущих флокс, ночной фиалки и запахом хвои. На иссиня-чёрном бархате бездны мерцали таинственным светом звёзды. Глухой стук падающих яблок, слаженный хор кузнечиков, не нарушая, вплетались в первозданную тишину, делали её живой и уютной. Осторожно ступая, стараясь не скрипнуть дверью, она вышла из дома, села на скамейку под яблоней, раскинувшей ветви над большим столом.
Неделю назад она не могла и представить, как это — не заснуть ночью. Пересиливая себя, в темноте шла в душ, а потом не ложилась — падала на постель и засыпала, успев перед этим, загибая пальцы на руке, посчитать – сколько приходится на сон. Приходилось так мало, что не все пальцы на одной руке шли в дело. Теперь — сон, как отрезало.
Тоненькая серая книжка, в которую семью строками уложилась вся жизнь, лежит на полке, среди документов. Разные люди, вписывая в неё строки её жизни, припечатывали каждую строку печатью. Сейчас память распечатывала междустрочие.
Кажется, в четвёртом междустрочии она впервые, полушутя – полусерьезно, вздохнула: «Скорее бы на пенсию». Тогда ей, замотанной между домом, работой, магазинами с очередями длиною в бесконечные часы, пенсия представлялась безмятежностью существования в райском времени.
С любимой книгой, в кресле старом…
и в полной тишине.
Вздохнув, лет в тридцать пять сказала:
- На пенсию бы мне.
Промчались чередою годы,
и разомкнулся круг,
что был, как оказалось сводом,
обрушившимся вдруг.

Когда исполнилось пятьдесят пять, согласилась поработать ещё, пока найдется замена. С радостным сожалением согласилась. Замену через пять лет нашло государство – совсем упразднило лесную охрану.
Были проводы на пенсию… весёлые. А она не могла отделаться от ощущения, что это репетиция похорон. И, как положено в таких случаях, последняя дата после тире — в тоненькой книжке.