Отражается небо в державной реке,
пахнет первой сиренью округа.
Мы с тобой говорим на одном языке,
потому — понимаем друг друга.

Возле Белого Дома поют соловьи —
ах, как жарят, злодеи, искусно!
Будто шпарят свирельные трели свои
не в Москве, а в лесу возле Курска…

Точно самый кутила лихой из кутил,
я пьянею тобой — и не каюсь!
Я, слоняясь, до Сходни тебя исходил,
я в Измайлове падал, измаясь.

О, столица моя! Ты — столика стократ.
Ты — столистая книга столетий.
Вот Арбат — злоязычен и мудр, как Сократ,
и пристрастен, как ствол пистолетный.

У Кремля на виду — на Охотном ряду —
охламоном кручусь у Госдумы.
Я ведь знаю — и мне суждено на роду
очень скоро войти в толстосумы.

Только смысл моей жизни, наверно, не в том,
не за тем ты меня приютила,
чтобы я барахлом забивал себе дом,
и чтоб душу мне жадность затмила.

Ты и так не хранишь от меня на замке,
что скопила за долгие годы.
Мы с тобой говорим на одном языке —
тебе Пушкин слагал на нём оды!

На тебе и на мне — вековая печать
слишком преданной веры в кумиров.
Но и мне и тебе предстоит отвечать
перед Богом, а не перед миром.

Ничего мне не надо. Мне хватит вполне,
когда сон отступает ночами,
понимать, что отныне, как памятник мне,
будут внуки мои — москвичами.

Ты прими их, родная, в объятья свои,
словно мать, одевая и грея.
И пускай, как и мне, им поют соловьи,
от весны и от счастья дурея…