Гулял старик, идя по парку летом,
И сел на лавку, что в тени была.
Любой старик читал б сейчас газету,
Но он лишь воздух сладостный вдыхал.

И шел малец, мальчишка-несмышленыш,
И, вроде, мил, но что-то в нем не то…
Какой-то бледный, чем-то удрученный,
Он не гулял, он лишь куда-то шел.

В руке бутыль. Не та, что с лимонадом.
В другой руке сигару он зажал.
В ушах его (как будто так и надо)
Наушники, и музыка — металл.

Старик сидит, и, вроде, замечтался,
но слышит вдруг: «Подвинься, пень!»
Чуть-чуть отсел, и распластался
Малыш на лавке. Чем-то захрустел.

Старик глядит: сигара, наглость, пиво,
И тонкий проводок с кармана до ушей.
Картина та была отнюдь не мила,
Но так привычна мире у людей.

Старик смеется, вдруг вдохнул глубоко,
Чуть-чуть, легонько парня он задел.
А тот кричит: «Зачем уселся ты под боком?!
Сиди тут тихо, как сейчас сидел!»

И к пиву в миг, и сразу затянулся,
И тело закачал под шумный бит.
Старик заплакал, ужаснулся,
Ведь парень тот потерянный сидит.

А он со смехом, злым и сразу гордым,
Глядит туманным взором на страца:
«Ты что, пенек, находишь странным,
Что пью, курю?» Ответил: «Да».

«Так ведь на то дано нам наше детство,
Чтоб мы гуляли, пили до зари…»
«А как же школа? Есть ей в сердце место?
А сколько из-за вас-то слез мы пролили?»

Мальчонка тот, уж выпимши маленько,
На то ответил «глупому» старцу:
«Далек от жизни ты, пенек, даленько»
«И точно, глупость вряд ли я пойму…

Ну ты сиди, а то тут мало места…»
«Эй пень, куда, куда тя черт понес?!»
«Не знаешь ты, что значит слово детство»
Вот так старик ответил на вопрос…