Поэтам серебряного века
Мариенгоф был, безусловно, прав:
Для нас их век – серебряное счастье,
Теперь другие стимулы и нрав,
Иные речи, лица и участия.
Сменились цены на грехи и честь,
Сам не суди – да не судимым будешь,
Повсюду гадкая , изломанная лесть.
Куда не сунься – воду взбаламутишь.
Но жили ведь тогда, в двадцатом веке
Такие люди, хоть прошло сто лет-
Их ни в одном не встретишь человеке,
Но в сердце каждого их слов глубокий след.
Всё жалуетесь: «Нищая Россия!»,-
Не для того писал об этом Блок,
Ведь Вы, народ – огромнейшая сила!
А Вам кабак – уютный уголок.
Тут скажут : «Вот Есенин, он же
Пропойца, забулдыга, скандалист!»,
Да он за Русь разбил бы Ваши рожи,
Златоволосый, смелый реалист.
Ведь так, как он, широкою душою,
Никто Россию не полюбит впредь.
Живёте тихо, на ушах с лапшою
И с ней же суждено Вам помереть.
Квартиры поросли скандальной пылью.
Кроме разводов , больше нет идей.
Любили б жен, как Маяковский Лилю,
А жены, как Ахматова детей.
Дойти до сути всем, да поскорее,
От неудач сжимается кулак.
Вот относились к жизни бы мудрее,
Как Горький, Бунин или Пастернак.
Нам многому у них бы научиться,
Что не судьба – то беспрерывный шторм.
Их свет , звеня, в небесной глади мчится,
За пеленой багровых наших штор.
Летят года, но свет их не погаснет,
Он в письмах, песнях вечно будет жить.
Не отыскать уж ничего прекрасней,
Хоть всё сегодня переворошить.
Да, жизнь мы выбираем сами,
Но всё то главное в судьбе у человека,
Рассказывалось там, под небесами
Поэтами серебряного века.
Загрузка ...Оценки:
Mamontov - "10"
Очень интересно написано и, можно сказать, на злобу дня. Только несколько мыслей выскажу. Маяковский любил жену, но не свою. И пара сбоев при чтении — «златОволосый», «кромЕ».
Мария!
В Вашем стихе чувствуется нота некоего протеста… И скорей всего, он не совсем оправдан. И в наше время есть великолепные поэты не хуже Мандельштама, Мариенгофа, Гумилёва, Пастернака и других. Дело в том, что лет 60 – 70 назад стране (её усреднённой читательской массе) были известны порядка 15 – 20 русских, советских поэтов. В основном их и читали, на их творчестве и взрослели и воспитывались. Ещё порядка 15 поэтов были под запретом, либо ограничены в публикации. Сейчас графоманов в сети интернета – десятки тысяч, среди которых – две, три сотни замечательных рифмачей и несколько десятков талантливых поэтов. Просто серая масса довлеет над поэзией и создаётся впечатление, что она вымерла… Но это не так. Нынче много поэтов, уровень которых не ниже чем у Блока, Цветаевой, Есенина, Лохвицкой, Бунина…
Должен признаться, что Вы не одиноки в своём мнении. Правда, мнение молодого поэта Ф. Назарова несколько иронизировано.
Поэзию давно пора свести на нет,
Чтоб вновь переплести слова её и звуки,
Пока в своих домах не сдохли все старухи,
И в окнах не иссяк «тот несказанный свет».
Пока ещё стоят крещенские морозы
Над русскою землей. И самый первый снег
Принаряжает вновь пенёк моей березы,
Ночь, улицу, фонарь. И несколько аптек.
Поэзию давно пора распотрошить,
Разрезать на куски, промыть и перекрасить,
Ноктюрн на флейте труб уже совсем не катит,
Мгновений чудных нет, и с каждым часом жить
Становится скучней — некрасовская муза
Спилась в своем гробу, и дружною толпой
Сбежали все друзья прекрасного союза.
И из лесу никто студеною порой
Не выйдет на мороз, бубня под нос «вестимо»,
Не припугнет детей, прижав ружье к плечу.
Закрыли кошельки бродяги – пилигримы
Подъезд парадный пуст. Никто не скажет «Чу»…
Ночь. Улица. Фонарь. Но взорвана аптека.
И некому собрать расплесканную ртуть.
Окислился металл серебряного века.
Поэзия мертва.
Скажите что-нибудь
Меня всегда подкупал в людях патриотизм и присутствие в характере некой совестливости. Если поэзия будет опираться на такую тематику, – она будет жить. Хочу предложить Вам ещё один стих нашей современницы, поэтессы Ольги Киевской «Баллада о матери»
Сорок первый – год потерь и страха
Заревом кровавым пламенел…
Двух парней в растерзанных рубахах
Выводили утром на расстрел.
Первым шёл постарше, тёмно-русый,
Всё при нём: и силушка, и стать,
А за ним второй – пацан безусый,
Слишком юный, чтобы умирать.
Ну, а сзади, еле поспевая,
Семенила старенькая мать,
О пощаде немца умоляя.
«Найн, — твердил он важно, — растреляйт!»
«Нет! – она просила, — пожалейте,
Отмените казнь моих детей,
А взамен меня, меня убейте,
Но в живых оставьте сыновей!»
И ответил офицер ей чинно:
«Ладно, матка, одного спасайт.
А другого расстреляем сына.
Кто тебе милее? Выбирайт!»
Как в смертельной этой круговерти
Ей сберечь кого–нибудь суметь?
Если первенца спасёт от смерти,
То последыш – обречён на смерть.
Зарыдала мать, запричитала,
Вглядываясь в лица сыновей,
Будто бы и вправду выбирала,
Кто роднее, кто дороже ей?
Взгляд туда-сюда переводила…
О, не пожелаешь и врагу
Мук таких! Сынов перекрестила.
И призналась фрицу: «Не могу!»
Ну, а тот стоял, непробиваем,
С наслажденьем нюхая цветы:
«Помни, одного – мы убиваем,
А другого – убиваешь ты».
Старший, виновато улыбаясь,
Младшего к груди своей прижал:
«Брат, спасайся, ну, а я останусь, -
Я пожил, а ты не начинал».
Отозвался младший: «Нет, братишка,
Ты спасайся. Что тут выбирать?
У тебя – жена и ребятишки.
Я не жил, — не стоит начинать».
Тут учтиво немец молвил: «Битте, -
Отодвинул плачущую мать,
Отошёл подальше деловито
И махнул перчаткой, — расстреляйт!»
Ахнули два выстрела, и птицы
Разлетелись дробно в небеса.
Мать разжала мокрые ресницы,
На детей глядит во все глаза.
А они, обнявшись, как и прежде,
Спят свинцовым беспробудным сном, -
Две кровинки, две её надежды,
Два крыла, пошедшие на слом.
Мать безмолвно сердцем каменеет:
Уж не жить сыночкам, не цвести…
«Дура–матка, – поучает немец, —
Одного могла бы хоть спасти».
А она, баюкая их тихо,
Вытирала с губ сыновних кровь…
Вот такой, – убийственно великой, -
Может быть у Матери любовь.
Что Вы скажете теперь Мария? Вот она высокая поэзия! Я не знаю, каким металлом ознаменуется наш век поэзии, но я уверен твёрдо: Настоящая поэзия продолжает жить!
С уважением.
Да-а. Это надо было читать дома и иметь платок. А не как я…
Спасибо за стихи
Да, Вы правы.
Спасибо за Балладу, Юрий. плакала
Очень рад, что Вам понравилась подборка. А слезы?.. Да иначе и быть не могло с людьми помеченными музой.
С уважением.