Hän oli yksinäinen kuin aurinko taivaalla

1

Луна завоскресенила:
Зевает и жрет неба.
А об стихи Есенина
Разбилась чья-то судьба.

Золото грязной ночи,
Не сыпься в сердечный дом!
Сердце — оно не хочет
Заплакиваться лунным сном.

Ухватившись за звезд сияние,
Тело прячется от души,
Напивается кровью, пьяное,
Разбросало любви гроши.

Тяжело и горько мне, совушки!
На устах моих пустота.
Умерла от болезней Золушка —
Не из сказки, совсем не та.

Рвут на части нутро страдания,
На крестах развесился взгляд,
В шрамах зеркало для гадания,
Под столом недопитый яд.

Ничего не осталось нужного.
Точит бритву в потемках смерть,
Смотрит на меня, безоружного,
И качает бытийную твердь.

Как ворона клюет надснежники,
Как червь изгрызает земь, —
Так же боль клювогрызом нежности
Бесконечную давит времь.

2

Утро. Красный гвоздь неба дырявит.
Шапка жара сушит траву.
Ветер застрял в Рейкьявике —
Как фараон, его зову.

А над лесом ветвистое облако
Психом-одиночкой ждет
Проявленья звериного облика
И пьет рыжеватый мед.

Потолстели птицы от голода,
Нецелованным высох рассвет
И поспел, как пшеница, над городом
Новый день, новый быт в сто лет.

Исцеляет осознание Родины.
Она детей бережет, как мать.
Не боится ни волков, ни Одина,
Заставляет не умирать!

Сквозь слезу выкричу о печали я
И неандертальским кулаком
Душу раздроблю на сандалиях,
Чтоб забыть обо всем людском.

Лягу ногами в искренность,
Будто овца, шерсть распустив.
Головой из Бастилии высунусь
И взгляну в лицо диву див.

Это диво зовут дымом отечества:
Пахнет, как детская блажь,
Пахнет юностью человечества
И старостью — не продашь!

Здесь и солнце краснее красного,
Потому что цвет не товар!
Здесь не видишь полярного заструга,
Только слышишь тоску гитар.

Отрекаюсь от наслаждения,
Забираю курчину струн.
И не бездарь я, и не гений я.
Я чуть-чуть парижский горбун.

Звоном мир бужу от вырождения,
Колокольней в траур плюю.
Полетит над землей внутривенная
Синеглазка-песня гнилью.

Как De profundis, дьяком забытая,
Разревелась глупая мреть,
И кричит то быти́е, то бы́тие,
Забывая в словарь смотреть.

Но Отчизна Иваном славится,
Потому все и бьют ее:
Грудь пышна, на лицо красавица,
А внутри-то одно нытье.

Так и люди — чуть больно, плачутся,
Доверяют другим слезу.
Смотрит в глаз душа-неудачница,
У самой револьвер в глазу.

Хватит ныть! Есть рука арийская.
Хватит ныть, что живем дурно́!
Хватит жить под крылом стихийности,
Если не все равно.

Поведи народ в революцию,
А не сопли на дыбе жуй.
И не стой с волосенками куцыми
Там, где режет твой хлеб буржуй!

Солнце взошло не просто,
Покатилось не просто так —
Заразило людей коростой
И смеется, дергая пятак.

В частоколах их колючих мыслей
Воспалился костер борьбы.
Прокаженные чешут лысины.
С царями бегут рабы.

А в яви никаких движений:
Хоть до смерти забей кнутом.
Против воли их души женят,
Погребают во сне густом.

Человек, поднимись над пропастью,
Как солдат с гранатой во ржи!
Во весь рост вставай, чтобы полностью!
И кровью закат распиши.

Разлетятся владения Морока
На ступеньках новых времен,
Где за каждым неясным шорохом
Стоит монумент имен.

3

Ты прости меня, влажь небесная,
Отпущенная тученосцем в туман, —
Прости, что над горем песнями
Разносятся остатки ума.

Не гляди татуировкой искоса
В сердце — там только мрак,
Там съедает силенки-вискасы
Депрессивный летающий рак.

Как дождями над пустынями,
Льется слезогон души.
Пред глазами Золушки я синими
Глазищами сжимаю жизнь.

Не встает, не шевелится в ящике,
Руки лежат крестом.
Золушка настоящая.
Как я буду без нее потом?!

Шторы расшевелил ветер.
По обоям лезут лучи.
На облаке гетевский Вертер
Страдает и виском стучит.

Завывает волк в лесу покоцанном —
Не по сроку, не в такт другим.
Может, снилось ему, как в боцмана
Стреляли и орали: «Горим!»

Может, видел он во снах своих,
Как бросались в Бабий Яр,
Или видел, как развлекается псих,
Сведший немчь и эсэсэсяр.

Родина состоит из пейзажей,
А не из войн и мечей.
Родина не хоронит заживо
Даже тех, кто для всех ничей.

Никогда я не верил библии —
Книге малодушной вши.
Но тогда, когда люди гибли
Она им подавала лжи.

С пулями христа солдаты
Падали в пахнущую рожь,
Молились, кресты целовали,
Силясь, рекли: «О бож…»

И не докрикивали в ранах,
Трупами крася поля.
Заменили мы веру краном
И живем теперь, не пыля!

Лучше жить с кожей содранной,
Чем преклоняться лжи,
Награждаться фальшивым орденом, —
Ты это всем скажи!

Золушка! Золушка знала,
Что религия — это чушь,
Что обряды налом-безналом
Покупаются в ночи глушь.

Как замерзли ее руки!
Не согреет огонь свечей.
Я молчу, отпуская муки,
Становлюсь среди всех ничей.

Научу себя спать ночами,
Не помнить кошмарных снов,
Быть одним, а дышать лишь нами.
Начну-ка с самих основ…

И сквозь слезы улыбка всветится
В одурманенный ветром мир.
Я построю до неба лестницу
И пущу по ней лялин жир!

4

Вторая луна воскресенская
Вошла в синий мир — в неба,
И горит над окном Смоленска,
И печет в хребетной Непал.

Пламя разбросала по людям,
По лешим и по зверям,
Спела свою прелюдию
И прелюдию сонных ям.

Может, вовсе я смерть не понял,
Аж на цыпочках бросил пить.
Может, надо, как Соня,
Хватать и сифилис, и СПИД.

Может, люди должны исчезнуть
От болезней половых.
Я думаю это, честно.
Думаете и вы?

По кругу восходят луны
И капают в уши тоской.
Мертвые шевелят струны,
Мертвые тянут вой.

Для живых выводят
В голосе печаль.
И плывет по водам
То, чего не жаль.

То плывет невинность
Племени людей:
Сверху — рыло свина,
Снизу — ноль идей.

Тонет, не всплывает,
Даже не болит.
А луна, как в рае,
Пьет судьбу из плит.

Сердце оробело,
Дух истлел в пыли.
В мире черно-белом
Плачут костыли.

Расхромалось небо,
Умерло навек.
Умереть и мне бы —
Я ведь человек.