Обстановка напоминала дешёвый фильм ужасов: старый кирпичный дом, хотя и явно имел признаки жилого, казался запущенным хозяевами, давно махнувшими рукой на мало-мальскую презентабельность. Дом стоял в окружении одичавшего сада, заросшего кустарником и густой крапивой. Давно не мытые окошки сквозь неподвижную листву подслеповато таращились на мир. Слабый безжизненный свет, сочившийся изнутри, навевал ощущение тоски и оторванности от земных радостей. В неподвижном воздухе висела глухая тишина – ни шёпота листьев, ни птичьих криков. Всё как и предсказывали слухи.
Вечерело, начинал накрапывать дождь. Аким зябко повёл плечами и подтянул маску повыше, закрывая нос. Маска была особая, повышенной защиты, какую выдавали всем смертникам. За тем, чтобы её носили правильно, тщательно следили – но пока Аким пробирался по лесу, он позволил себе слегка пренебречь санитарными нормами. И то сказать, дышать в ней было тяжеловато – сказывалось наличие биофильтра, а заразить кого-либо в этой глуши вряд ли представлялось возможным. Тем более, что вероятность передачи развивавшегося в его организме штамма воздушно-капельным путём по словам медиков была маловероятна.
Тем не менее, он оставался в некотором отдалении от двери после того, как постучал. Естественно, сперва натянув защитные перчатки.
Собственно, в этом визите заключалась его последняя надежда. Впрочем, и не надежда, а так – тень, призрак надежды: кто, спрашивается, может рассчитывать на удачу, опираясь на легенду? Да даже и не на легенду, а на слухи – тем не менее, упорно ходившие среди таких же, как он, обречённых. Но человек так уж устроен, что до самого конца не желает верить в собственную смерть. Смириться и покорно ждать? Нет, уж лучше отдать концы в единоборстве с судьбой, в попытке спастись, даже осознавая иллюзорность своих мизерных шансов…
Аким мельком взглянул на часы, в последнее время это вошло у него в привычку. Жить оставалось меньше суток, болезнь неумолимо забирала свои минуты и секунды. Проклятый вирус отличался стопроцентной летальностью – от момента заражения до начала агонии проходило ровно семьдесят два часа. Это и обусловило название разновидности вирусного штамма. А взамен, словно в насмешку, тест давал точный срок оставшейся жизни. Если только это время можно было назвать жизнью.
Самое странное, что никаких симптомов до наступления «часа икс» не проявлялось – ни кашля, ни температуры, ни головной боли. Больной чувствовал себя вполне нормально, за исключением того холодного ужаса, который поселялся в душе после положительного результата диагностики. А вот потом, после истечения отпущенного болезнью срока, начиналось страшное: человек буквально распадался на глазах, превращаясь в лужу липкой слизи. Терялись межклеточные связи, да и сами клетки лопались, растекаясь грязно-бурой субстанцией, кишащей жаждущими новой жертвы вирусами. И никакой надежды: все попытки врачей подобрать лекарство оканчивались крахом. Единственным средством хоть какой-то борьбы с заразой оставалась полная изоляция жертв. Жесточайший карантин до неминуемого жуткого конца. Карантин во имя тех, остальных, кто пытался уберечься от заразы… Поэтому, криво усмехнулся Аким, наверняка уже подняты на ноги десятки, если не сотни санитарных патрулей. Вот только сюда им вряд ли добраться. Так утверждала всё та же легенда.
Дверь приотворилась. Наружу выглянула сухая измождённая старуха – вовсе не похожая на участливую врачевательницу из рассказов, которая одним своим видом внушает уверенность в скором исцелении. Напротив, была старая карга хмура и неприветлива, а из приоткрытой двери несло каким-то кислым запахом с резкой примесью аромата терпких трав. Наверное, трав, хотя Аким и не был в этом уверен. Может, как раз так пахнет змеиный яд… Трудно было разобрать сквозь маску. И чем-то похожа была хозяйка на бабу Ягу, хотя и выглядела не совсем так, как эту ведьму описывают в сказках. Не было крючковатого носа и редких ощеренных зубов – на Акима глядело простое морщинистое лицо с несколькими седыми волосиками на подбородке, которое могло бы принадлежать обычной пенсионерке. Ничем не примечательное, если бы не колючие глаза, казалось, пронизывающие взглядом насквозь.
– Смотри-ка, кто пожаловал! – протянула Яга, недобро взглянув на пришельца.
Аким молчал. Сразу как-то не нашлось у него слов, да и что скажешь? Так вот, с бухты-барахты, вывалить – спасай, дескать, бабушка, погибаю от немочи лютой? На тебя, мол, вся надежда, неужто люди зря болтают, что чуть ли не чудеса творишь… Совсем не так рисовалась ему в воображении эта первая встреча.
– Язык проглотил? – сурово каркнула старуха. – Дело какое есть? Говори, а не то проваливай. Недосуг мне с тобой в молчанку играть.
– Ковид у меня, – разлепил губы Аким. – Семьдесят второй. Сможешь помочь? Говорят, что ты любую болезнь лечишь.
– Врут люди, – отрицательно качнула головой Яга. – Не любую. Твою не могу.
У Акима упало сердце. Призрачные ожидания разом пропали, словно их смахнули рукой. Он повернулся и на ватных ногах двинулся обратно к калитке. Всё потеряло смысл, и сказка о доброй фее, живущей в заколдованном лесу, так и осталась сказкой. А через двадцать часов – нет, уже чуть меньше – всё кончится, и его перестанут волновать любые сказки.
– Стой! – повелительно бросила ему в спину старуха. – Ишь какой скорый! Поглядеть надобно, может, чего ещё сделать можно… Расскажи поподробней, да не подходи близко. Оттуда и говори.
Как мало иногда нужно, чтобы вновь зажглась надежда! Аким говорил много и бессвязно, порой путаясь в ненужных подробностях и повторяя сказанное по нескольку раз. Про жуткие смерти, про карантин – и как ему удалось улизнуть от бдительного ока охраны, про передающиеся от одного к другому слухи, которые, оказывается, вовсе и не слухи… Старуха молчала, не меняясь в лице, всё так же неприязненно поглядывая на непрошенного посетителя и не приглашая укрыться в доме от дождя. Нечего её и винить за это, мельком подумал Аким, любой на её месте поступил бы так же. Или вообще захлопнул дверь перед заразным.
Вдруг за спиной послышалось тихое рычание. Аким обернулся и обмер: за ним стоял здоровенный матёрый волк, держа в пасти тушку зайца. Свежая кровь капала с мягкой бархатной шёрстки на траву.
– Вон там положи, – приказала Яга. – И ступай себе. Молодец.
Прижавший уши волк послушно опустил зайца и пятясь убрался за калитку. Видно было, как в зарослях беззвучно метнулась его серая тень и в одно мгновение исчезла в кустах. Оторопевший Аким перевёл взгляд на хозяйку.
– Что смотришь? – огрызнулась та. – Удивляешься? А как, ты думаешь, мне тут жить? Тут магазинов нету!
– А ты… То есть вы…
– Марта моё имя. Баба Марта. Так и зови.
– А вы, баба Марта, со всеми так можете?
– Как – так?
– Ну… Это гипноз?
– Колдовство это, – поджала губы Марта. – Без этого, уж сам сообрази, тут никак: кого надо приманишь, непрошеным глаза отведёшь… Ну, и ещё кой-чего по малости. Что, не верится? – она высокомерно подбоченилась. – Вот, гляди…
Старуха взмахнула рукой, и накрапывающий дождик вдруг прекратился, хотя низкие тучи продолжали тянуться, казалось, над самыми вершинами елей.
Часы на руке негромко пискнули. Аким взглянул и поморщился: отмеренный срок уменьшился ещё на один час.
– А почему бы вам с этакими способностями не жить в городе? – задал вопрос Аким, сам осознавая его несуразность в данных обстоятельствах. – Там и снабжение, и вообще… Знаменитым доктором стали бы.
Промелькнуло и тут же прошло мимолётное чувство отстранённости: он словно поглядел на себя со стороны. Поразительно, подумал он, поразительно, какие глупости могут волновать человека, которому осталось жить девятнадцать часов.
Марта внезапно разъярилась и стала ещё больше похожа на бабу Ягу:
– Могла бы – уехала, тебя не спросила! Думаешь, мне здесь одной сидеть радость большая?!
– А что так? – спросил Аким – только для того, чтобы что-то сказать.
– А то! – ощерилась старуха. – Вампир тут у меня заперт, стерегу. Если вырвется на волю, этот ковид ваш детской забавой покажется.
– Вампир?
– Ну да, – так же внезапно успокаиваясь, кивнула колдунья. – Он самый. Крест мой, проклятие чёрное. Жуткой силы тварь. Вся жизнь из-за него поломана: следить надо, ни отлучиться, ни отойти. Извести бы, да не знаю как. Вот как быть? Живут они долго, а я стара уж.
Слова «живут они» неприятно кольнули Акима, возвращая к текущему положению. Да, они живут, а он…
– А как со мной? – Аким понимал, что выходит жалко, но деваться ему было некуда, да и времени уже оставалось в обрез.
– А мне-то что? – фыркнула Марта. – Ну, помрёшь. Все когда-нибудь помирают.
– И что, совсем ничего сделать нельзя?
– Совсем. Сказано уж было. Хотя…
– Что – хотя?!
Старуха с сомнением поглядела на него и вдруг ухмыльнулась чему-то своему. Зловещая вышла ухмылочка, со скрытым смыслом, мельком отметил Аким.
– Поможешь мне? Тут одно дельце провернуть надобно. Гляди, и польза какая-никакая выйдет.
– Что нужно делать?
– Ларчик у меня с зельями припрятан. Аккурат в том подполе, где упырь обретается. Достать надо. А мне туда, сам понимаешь, соваться не с руки.
– А мне, значит, с руки?
– Не в твоём бы положении бояться, касатик, – с издёвкой пропела Марта. – Впрочем, я ведь не неволю. Вот бог, вот порог, как говорится. Скатертью дорожка, ступай откуда пришёл. Сколь у тебя времени-то осталось, ась?
Аким заскрипел зубами и тяжело взглянул на старуху:
– Сколько ни осталось, всё моё. А тут сразу верная смерть.
– Не сразу. Да не дрейфь, спит он сейчас. Из гроба вылезает после полуночи. Так что время пока есть. Я тут колдовать стану, чтобы не проснулся, пока лаз открыт. А ты скоренько туда-обратно. А?
– Н-ну, хорошо, – согласился Аким. – А он точно не проснётся?
– Точно, точно, – мерзко хихикнула старуха. – Мне ведь тоже жить охота… Да ты близко ко мне не подходи, ковидный, пройди туточки вот. Да руками ничего не лапай!
В доме было сумрачно. В красном углу, против порога, слабо теплилась лампадка перед чёрными от старости иконами. Посреди комнаты стоял огромный старинный сундук, который Марта с неожиданной в тщедушном тельце силой отодвинула в сторону. Открылся люк в подпол, задвинутый сейчас тяжёлым железным засовом. Старуха прислушалась.
– Спит, – удовлетворённо кивнула она, потирая руки. – Свечку затепли, темно там. Вон там возьми, на божнице. Или нет, я лучше сама.
– А где этот ларец? – шёпотом спросил Аким. – В каком месте искать?
– Аккурат за домовиной, не ошибёшься. Там пусто, сразу увидишь.
Колдунья, бормоча нечто неразборчивое, осторожно выдвинула засов из-под грубой массивной скобы, намертво вделанной в каменный пол. Натужившись, она подняла увесистую крышку, обитую изнутри толстой жестью, на поверхности которой виднелись свежие царапины. Из темноты люка потянуло промозглым холодом, от которого у Акима по телу пробежала дрожь. Он поёжился и зябко повёл плечами. Марта, не переставая бормотать, сделала страшные глаза и яростно кивнула в направлении люка.
Каменные ступени были стёрты, перила отсутствовали, и Аким, опасаясь поскользнуться и съехать в темноту, спускался медленно, держась поближе к сырой стене. Его не отпускало ощущение, что он погружается в ледяную воду. Свеча тихонько потрескивала, выхватывая из темноты лишь небольшой круг каменной кладки.
Внезапно откуда-то снизу раздался глухой то ли вздох, то ли стон, и Аким застыл с бешено колотящимся сердцем в кромешной тьме, которую нарушал только жалкий огонёк в руке да чуть светлеющий квадрат люка над головой.
И вдруг исчез и он.
Удар захлопнувшейся крышки отдался громом в закрытом пространстве погреба. Слышно было, как звякнул задвигаемый засов.
– Ты что?! – яростно прошептал Аким. – Ах ты, гадина!
– Ничего, милок, – послышался голос сверху, еле различимый из-за наглухо захлопнутой крышки. – Ничего. Нету у меня для тебя снадобья. И ларца никакого нет. Обманула я тебя, прости бабу окаянную. Тебе всё равно помирать, а этот упырь, гляди, от твоей крови и подохнет…
Колдунья, скорбно вздохнув, водворила сундук на старое место, стараясь не прислушиваться к крикам и хлюпающему урчанию из-под пола. Впрочем, вскоре всё стихло. Старуха тяжело опустилась на колени перед образами.
– Господи Иисусе, милостив буди ко мне, грешнице студной… Тяжко душе, да нет выбора. Даруй рабу твоему, имя его ты да веси, царствие небесное. А меня ослобони от поста, сил моих нет терпеть…
И, поднявшись, добавила устало:
– Впрочем, на семьдесят два часа меня ещё хватит.

Автор готов к любой критике. Смелее!