«Наше завтра светлее, чем наше вчера и наше сегодня. Но кто поручится, что наше послезавтра не будет хуже нашего позавчера?»
(В. Ерофеев, «Москва – Петушки»)

105-й километр – Усад

Наверно, Николаю непременно нужно было выговориться. Поэтому, обретя аудиторию, он обрадовался как пёс, нашедший столбик. Я его прекрасно понимаю: поэты сейчас никому не нужны. Но что делать, если в душе вздымается кипящий гейзер образов? Куда выплеснуть вдохновение, сжигающее душу? Вот и пьют на Руси. Пили и будут пить, потому что только так можно… Что, собственно, можно? Да ничего, собственно. Только пить.

Это я почему так говорю? Потому что читал Николай нам свои стихи. Много читал, да запомнил я только вот это:

Христос на кресте не кричал.
Он плакал совсем не от боли.
И было смешно палачам,
Когда Его в сердце кололи.
А Бог не хотел нам вреда,
Витая в своём абсолюте:
Людей распинали всегда
Такие же добрые люди…

– Не, Колян, не формат, – замотал головой Витёк. – Про бога туса не заценит. Это для ботанов отбитых. Пиплу нужен кринж или рофл, потому что кругом одни козлы.

О, как бы я мог возразить на это! Сколько всего рассказать! Какие привести аналогии и примеры достойных молодых людей! Как он ошибался, наш наивный студент! Ведь если электрон так же неисчерпаем, как и атом, то сколько же непознанного в человеке?! Хоть жопой ешь! Но каждую грань личности каждый индивидуум должен раскрыть в себе сам. Хотите возразить, что нужно подталкивать личность в нужном направлении? Конечно, нужно. Но в случае с нашим студентом я этого делать пока не буду. Нет. Я желаю увидеть самостоятельную работу его студенческого ума. Тем более, что мой ум в данный момент несколько затуманен.

Для упразднения тумана необходимо было срочно выпить. И я предложил тост:

– За будущее!

– Блин, да какое там будущее! – по инерции взъерепенился было Витёк, но быстро опомнился и выпил безропотно.

Очередная волна опьянения подхватила нас и понесла. Вперёд и ввысь, от Петушков к Москве, со всеми остановками, кроме Есино… Я давно заметил, что когда потихоньку начинаешь трезветь и в этот момент добавляешь для усугубления эффекта, усталый разум притормаживает и требует чуточку отдыха. Не знаю, как у кого, а у меня именно так. И во что это выливается в итоге? В смирение и покаяние. Причём поначалу смирение явно преобладает. Тут мне по неведомой аналогии вспомнилось поэтово: «а Он не последний, не первый, кто будет висеть на кресте: у нас искупительной жертвой всегда становились не те»…

В самом деле, ну что я выёживаюсь? Кому пытаюсь что-то доказать? Сядь, Веничка, говорю я себе в такие минуты. Сядь и смирись. У вселенной и без тебя хватает проблем. Посмотри в окно – там забытые Богом просторы сменяются рукотворными постройками из говна и палок. И всё это обильно поливается дождём. И ни одного магазина. Какая тоска! Какое уныние! Вот и Илья Маркович тоже замолчал и сидит, пощипывая куцую седую бородёнку. Наверно, вспоминает молодые годы, когда такая доза была лишь поводом для. Неважно, для чего.

Зато Николай воспрял духом. Теперь он пытался развернуть перед нами громады образов и планов кардинального переустройства общества. Звучный его голосище разносился по всему вагону, перекрывая дорожный шум:

– А представьте себе Китай на месте США: допустим, это у него теперь первая экономика мира, самая сильная армия. Самое большое влияние. И что бы изменилось? Ничего! Только латиницу заменили бы иероглифы. Не думаю, чтобы китайские лидеры вели себя лучше штатовских. Представили Китай гегемоном?

– Предпочитаю представить в этой роли Россию, – отмёл такую возможность патриот Витёк.

– И что? Российские олигархи какие-то другие? Будет то же самое!

– Может, и так. А может и нет.

– Но никто не даст даже попробовать!

– Одна попробовала, шестерых родила, – вмешалась молчавшая до сих пор Мария Степановна. – Ишь ты, опять им Китай подавай! Мало вам, оглоедам, русских баб?!

– Да причём здесь бабы?!

– А притом. Много б вы без баб справили! Поглядела бы я, как ты, скубент, дитё родишь да вынянчишь!

– Успокойтесь, сударыня, – мудрый Илья Маркович принял удар на себя. – Это они так, умозрительно. Желая стране счастья. И бабам тоже… – он вздохнул и добавил совсем тихо. – Главное, чтобы через год мы не вспоминали это время как спокойное и чудесное.

Мария Степановна сникла и покивала, соглашаясь:

– Ага. Я надысь купила по дешёвке цельную упаковку туалетной бумаги. Дай нам Бог столь кушать, сколь мы собираемся срать…

А вагон качало всё ощутимей. И восемь внимательных глаз с дальних сидений неотрывно следили за нами. Это напоминало то славное время, когда со страной на международной арене ещё кто-то считался, а страна не считалась ни с чем.

– И вы по простоте душевной верите, что приватизация при развале Союза была проведена справедливо? – не сдавался поэт. – И откуда-то появившиеся сами собой миллиардные состояния нажиты честным путём? Верите? А то, что собираемый всей страной стабилизационный фонд отдали на сохранение западу – мудрое решение, тоже верите?

– Ничему я не верю, – буркнула Степановна. – А только знаю, что пенсию мне, слава Богу, плотют.

Пенсию! О, убожество! Тут я целиком и полностью был на стороне Николая:

– Продали вас с вашими пенсиями! На корню продали, как поле, засеянное волчцами! И всей-то радости вам осталось – этот вот самогон, который мы уже до половины выпили! Если дальше так пойдёт, то и последнее разворуют. А факт технологической капитуляции подадут как простой переход с метрической системы на дюймовую!

Не так, ох не так нужно было с ней говорить! Для таких ведь и дождь за окном – Божья роса. И снова выручил Седой: ни слова не говоря, он налил всем. И добро, искусительно булькая, в который раз победило зло. Мы вновь сплотились тёплой компанией, и только Николай ожесточённо сопел, переводя взгляд со студента на Степановну и обратно.

– Скучно с вами, – поэт решительно поднялся и приладил на грудь свой потасканный баян. – Да и ладно, подумаешь. Сидите тут. Умнейте. А я пойду.

Как же быстротечно меняются обстоятельства! Вот был человек, и нет человека. Развеялся, как фата-моргана. Остались только две его бутылки: одна полная, другая почти пустая. Пустая, как место в груди, которое непременно когда-нибудь заполнится – но не сразу, не сразу.

Что-то неправильное было в его уходе. Не так должна была завершиться эта встреча. И вновь содрогался вагон, плыла перед глазами бесплодная заоконная хмарь, сама собой хлопала незакрытая дверь тамбура, и из невообразимой дали соседнего вагона сквозь жестокий колёсный перестук еле слышно доносилось:

– То-о-олько… Рюмка водки на столе…

Замечания и советы приветствуются. В меру.