«Наше завтра светлее, чем наше вчера и наше сегодня. Но кто поручится, что наше послезавтра не будет хуже нашего позавчера?»
(В. Ерофеев, «Москва – Петушки»)

Воиново – Крутое

После двух полных рюмок коньяка Степановна принялась петь. Негромко, но от этого не менее жутко. Раскачиваясь всем туловищем. Медведь, который наступил ей на ухо, наверняка отличался изощрённым садизмом. Боже, как я ошибался, когда критиковал поэта и певца Николая! Его громовые рулады теперь легли бы на сердце райским бальзамом. Я беспомощно заёрзал, не зная, как быть. Седой тоже притих и смотрел затравленно, как юная трепещущая лань на дикого распалённого похотью самца. Надо было что-то делать: некоторые особо чувствительные пассажиры уже полегоньку начинали отсаживаться подальше. И только спящему Витьку всё было трын-трава. Наверно, эта сатанинская какофония его пропитанным алкоголем мозгом волшебным образом воспринималась как колыбельная. Он привалился к стенке, запрокинул голову и безмятежно дрых.

Я уже собирался рискнуть и прибегнуть к какому-нибудь безобидному богохульству или даже налить изливающей из души вековую тоску даме третью рюмку. Но колебался в выборе: положительного результата ни один из способов не гарантировал.

Внезапно Степановна приостановилась и совершенно трезвым голосом сказала:

– Жил у меня кот, серый. Тоже, бывалоча, начну петь – подпеваеть. Любил, подлец, энто дело. И понимал…

– И что? Ну, понимал, а дальше?

– Сдох, зараза.

И заплакала. Ушла в себя и плакала. Ничего перед собой не видела – ни светлого будущего, ни славного прошлого. Только из-под набрякших полузакрытых век сочились медленные старческие слёзы.

И пусть, подумал я. Если слеза хоть немного приближает человека к катарсису – пусть человек плачет. Никого не нужно тревожить в такие минуты.

А вагон качало всё сильней. Наверно, там, за окнами разразился ужасный шторм, и непогода бушевала так, что состав с трудом удерживался на рельсах. И стемнело: при буре всегда темнеет. А ведь если хорошенько вникнуть и разобраться, окажется, что вся наша жизнь проходит в непрерывных штормах и бурях. И редкий ум дерзает прозревать грядущее среди мятущегося хаоса. Я, например, не прозреваю – это удел избранных. И слава Богу, что меня это никаким боком не касается.

Я медленно и тяжело пьянел, отрешённо глядя на раздваивающегося Илью Марковича. И думал. Вот о чём думал: если пожилой человек уже второй раз сел мимо своего места – стоит ли ему ещё наливать? И в тягостном сомнении цедил жгучий коньяк, смаковал и ужасался – что, если я вдруг, вот прямо сейчас, постигну истину, а она предстанет передо мной жалкой и ничтожной? И весь смысл жизни, который я накопил к этому моменту – а ведь я, будем честны, почти ничего не накопил – но то, что уже накоплено, вдруг да окажется никому не нужным? И я так и не узнаю, будет остановка в Есино или нет?

Язык немел и не поворачивался воззвать к Господу о помощи. Кто я такой, чтобы отвлекать Всевышнего! Я слишком уважаю Его, чтобы обременять своими глупыми сомнениями и ничтожными заботами. Не знаю, как Он меня, а я Его уважаю. Даже пишу с большой буквы. А ведь у Него таких как я – сколько? А? И каждый такой засранец претендует на уважение. И лезет, навязчиво так лезет: «подай, Господи»… Скажите мне, положа руку на сердце – вот вы станете уважать какого-нибудь назойливого консультанта в супермаркете, пристающего со своими советами? Не станете? Так что вы хотите от Него?

– Правильно. Никакой помощи Он тебе не подаст. Не захочет мараться, – произнес прямо мне в ухо тяжёлый замогильный голос.

Кто это? Кто этот чёрный с огненным взглядом?! Неужели…

– Да-да, Веничка, это я, – подтвердил чёрт. Не тот смешной гоголевский, который через «о», а вполне аутентичный – мрачный и зловещий.

– Давно собирался с тобой потолковать по душам. Оцени тонкость профессионального юмора – «по душам», а?! – чёрт грубо хохотнул.

– Ты ведь хотел что-то узнать про смысл жизни? Познать свою сущность? Предназначение? Валяй, спрашивай. Нам сейчас никто не помешает, – и выразительно посмотрел на Седого.

Илья Маркович медленно поднялся и как сомнамбула неверными шагами направился к тамбуру. Пусть, пусть освежится, в смятении подумал я – и тут же забыл о нём, с надеждой обратив свой взор на Марию Степановну. Она витала мыслями где-то невероятно далеко, а может, так и спала сидя. Так что же, братцы, я с ним остаюсь один на один?!

По правилам мне полагалось забиться от ужаса в истерике, но отчего-то делать этого совершенно не хотелось. Я был тупо спокоен. Причём спокоен даже более, чем туп. Должно быть, нечистый сжалился и убрал страх из моего мозга.

– Будешь? – слабо болтнул я продукт Кизлярского завода. – Правда, там осталось совсем чуть-чуть, и разовые стаканчики уже кончились. Да и чёрт с ними… Ой, извини, я машинально. Без обид?

– Ничего, – усмехнулся чёрт. – Я на такое не обращаю внимания. А коньяк пей сам, я это не употребляю.

Ухмылка у него вышла косая, недобрая и тревожащая. Блеснули и тут же потухли ослепительно белые клыки. Чуть заметно пахнуло серой. Нечистый щелкнул пальцами, и почти пустая бутылка в моей руке ощутимо потяжелела. Теперь это был нераспечатанный двадцатилетний «Курвуазье».

– Подарок, – небрежно бросил чёрт.

Вот ведь как эксцентрично играет с нами случай! Тот Веничка, хоть и алкаш-алкашом, водил компанию с ангелами, а мне вот судьба подсунула, наоборот, чёрта. Хотя профиту-то от ангелов никакого, одни вздохи да разговоры, а тут гляди-ка, коньяк, да ещё какой! Я такого не то, что пить – даже и не нюхал.

– Но почему, – вдруг взволновался я, – почему так? Откуда в тебе столько альтруизма? По всем канонам нечистая сила должна творить зло, а ты…

– Я и творю, – успокоил чёрт. – Алкоголь вообще-то яд, не забыл?

– Козёл, – сквозь сон пробормотал Витёк и пустил слюну. Чёрт с интересом взглянул на него, словно оценивая – испепелить сразу или чуток погодить. Выбрав второй вариант, он вновь повернулся ко мне.

– А ведь он угадал, – качнул он рогами. – Меня действительно зовут Козёл.

– Не может быть! – запротестовал я. – У чертей совсем другие имена! Ну, там Абаддон, Велиар… Люцифер, в конце концов!

– Ты собираешься меня учить? – расхохотался чёрт, и покачнувшийся вагон противно заскрежетал колёсами. – Да Козёл, Козёл, можешь не сомневаться!

– Ну, как знаешь. А всё-таки чудно… Да постой-ка, ты ведь можешь и соврать?

– Могу, – легко согласился чёрт. – Но какая разница. Ты всё равно не проверишь.

Был бы я трезв – сразу бы понял, как решил надо мною поиздеваться Козёл. Ведь этот его троянский конь, этот коньяк, для чего был нужен? Для чего, если организм мой уже превысил все свои нормы и более в себя ничего впускать не желал? Не для того ли, чтобы, говоря образно, открыть ворота Трои? И все сбережённые в ней сокровища отдать на поток и разграбление? Чтобы я от этого страдал и сокрушался сердцем.

Что ж, я и страдал, томясь в нерешительности: вот он, идеал, апофеоз всех мечтаний, в моих руках, а вкусить его нет возможности. О, как я страдал! Выпить – и блевануть, или не пить и томиться? Пить или не пить?

Но кто может поставить преграду возвышенному духу, находящемуся на путях поиска истины? И дьявол был посрамлён – как всегда, когда он сдуру связывается с нашим человеком. Я глотнул прямо из горлышка, и божественный аромат проник в гортань, напрочь изгоняя все раздумья и сомнения.

Я мог бы вам напомнить про второе дыхание спортсменов. Я мог бы сослаться на любой западный боевик, главного героя которого битый час всячески мутузят, и вместо того, чтобы аккуратно добить лежачего, ходят вокруг с гордо поднятыми кулаками и красуются на публику. А потом герой чудесным образом восстаёт из пепла и размазывает всех соперников по рингу.

Но я не стану этого делать. Бесполезно: кто сам возвышался до аналогичного статуса, поймёт меня без слов, а тому, кто ещё не вкушал столь блаженного состояния, никакими словами ничего не объяснить.

Замечания и советы приветствуются. В меру.