«Наше завтра светлее, чем наше вчера и наше сегодня. Но кто поручится, что наше послезавтра не будет хуже нашего позавчера?»
(В. Ерофеев, «Москва – Петушки»)

Павлов посад – 65-й километр

Я очнулся в одиночестве. В окнах струилась мутная мгла, и непонятно было – существует за стеклом вообще что-то или нет. Козла как корова языком слизнула. И самое главное, коньяк этот его несравненный тоже пропал. Вот утверждают учёные физики: материя не исчезает. Врут, наверное. У меня уж сколько раз такое случалось: пьёшь-пьёшь, а потом глядь – даже пустой тары не сыщешь.

Однако куда же все подевались? Неужто я один остался в этом пустом бескрайнем пространстве, где даже точку опоры найти нереально? Нет, слава Богу, вот у дальней стенки по-прежнему сидят эти четверо. И молчат, молчат как свинксы! Да и хер бы с ними, раз так. Но где же всё-таки коньяк? Не мог же я его весь незаметно выпить? Или мог?

Господи, для чего ты благословил меня так по-свински захмелеть, а не пронёс чашу сию мимо меня?! Какой дурной пример я подаю ближним гражданам…

Вы что же, думаете, я по этому поводу не скорблю? Скорблю. Думаете, я сам себе не омерзителен? Ещё как омерзителен! Я и пью-то потому, что противно. Вот выпьешь с утра – и легче становится переносить собственную мерзость. И заодно вопиющую ущербность всего космоса. Если не верите, попробуйте сами. Только пить надо с полной решимостью и благоговением, потому как иного космоса Господь вам ни за что не даст.

– Ну что, Веня, опять ты набрался?

– Кто это? – встрепенулся я.

– Я это, твой внутренний голос.

– И чего тебе надо?

– Поговорить, конечно. Ты ведь хочешь поговорить? Хочешь, конечно. Ты всегда хочешь, когда пьян.

– Да кто тебе сказал, что я пьян?

– Не надо юлить перед самим собой. Признайся честно. Гордиться тут нечем, но и стыда никакого тоже нет. Уж тебе ли не знать.

– Ну хорошо. Допустим. И о чём мы с тобой будем толковать?

– О жизни, Веня. О жизни. Что тебя больше всего волнует?

О, меня многое волнует! Взаимоотношения между народами меня волнуют. И куда делась бутылка коньяка – тоже волнует.

– Пусть, пусть волнует. Когда волнует бутылка – это хорошо. Это куда лучше, чем взаимоотношения. А какой народ, кстати, ты имел в виду?

– Соседний, конечно. Что мне до другого народа! Другой пусть сидел бы себе за своим океаном. А тут я ощущаю общность. И меня это вдохновляет и отчасти тревожит.

– Вот как, тревожит! А что именно?

– То, что нет должного уважения к нашей армии. Я подозреваю, что в чём-то допущена ошибка.

– Ошибка?

– Может, я не совсем правильно выразился. Скорее, здесь подойдёт слово «недоумение». Я не понимаю, почему такое уж непримиримое противоречие между абстрактными Иваном и Тарасом. Но если столько людей об этом говорят, наверно, что-то такое есть. И отсюда – неуважение к армии.

– Возможно, армии стоило бы провести ещё один парад? Показать, какие мы молодцы. Пусть бы Путин с Си Цзинпином на мавзолее постоял. Или с Лукашенко.

Что-то здесь было не совсем правильно с логикой. И этот внутренний голос, паскуда, явно издевался. Я решил ему подыграть и ответил в том же духе:

– К парадам армия готова, да. А если перед парадом ещё и перекреститься, то вообще ей не будет равных. Ведь что главное для солдата? Вера в мудрость руководства. В прозорливость наших стратегов вчерашнего дня. Для которых основное – внешний вид своего церемониального кителя с героическими наградами. Ах да, и ещё танковые биатлоны, конечно. Это ведь много увлекательнее игры в оловянных солдатиков. А то ведь наш министр обороны в армии не служил, ему интересно.

– Тише, Веня, тише! – испугался голос. – Тебе не кажется, что это уже немного слишком?! Следи за языком, трепло! Осторожней надо, это тебе не маты гнуть.

– А чего бояться свободному человеку в свободной стране? Когда я вижу нечто непотребное, я об этом и говорю. Если не говорить, то и не исправят. А так, глядишь, всем станет получше. И вермут качественный делать научатся.

– Может, и научатся, а вот ты, пока будут учиться, хороших люлей огребёшь. И никакой вермут не поможет.

– Не смешивай вермут с люлями. Между ними нет никакой связи. И то, и другое существует независимо, хотя, бесспорно, каждый из компонентов может друг друга дополнять… Я ведь что, я ведь хочу как лучше стране. Я не только про вермут и люли, я мыслю стратегически. В глобальном масштабе. Вот кричат-кричат про лучшее в мире ПВО, где и муха не пролетит, а на деле анало говнет…

– Да ведь если не кричать, нас бояться не будут!

– И пусть. Пусть бы не боялись, а уважали. Так ведь и этого нет!

– А почему нет, можешь сказать?

– Конечно, могу. Потому что мы стараемся всем угодить. А так не бывает, чтобы сразу всем. И оттого сильные наши слабы и обещанное процветание всё никак не наступает. И в полный рост встают два исконных наших вопроса – кто виноват и что делать.

– Постой-постой, – забеспокоился голос, – ты на кого это намекаешь? Неужели на ……?

Конечно, я намекал на ……! А кто же иной приходит на ум? Но не только, не только! О, сколько фамилий я мог бы перечислить! Сколько озвучить громких имён!

Но я ничего не сказал. Только подумал. И не потому, что не желал делиться с миром обуревающими меня истинами, нет! Просто не успел. Те четверо, что так давно прислушивались к нашему разговору, решительно встали и вперили в меня загоревшиеся взоры. И словно откуда-то из-под земли послышалось мне совершенно неуместное «поднимите мне веки»…

И на табло вагона проступила надпись на древнехалдейском: мене, мене, текел, фарес. Я заметался и лихорадочно гадал в эти оставшиеся мгновения: фарес или всё-таки упарсин? Упарсин или фарес? А они всё приближались ко мне, эти четыре всадника апокалипсиса в штатском. И возложили длани свои на мои рамена.

– Куда вы меня тащите? – слабо запротестовал я. Слабо, ибо подспудно чувствовал неотвратимое приближение судного часа. – Богом вас заклинаю, скажите, куда?!

– Куда надо.

– Да за что?

– За язык, Веня. За язык. Молчал бы ты больше – глядишь, и доехал бы до своей Москвы. А так – не доедешь. Не только в Москву, а вообще никуда не доедешь.

И я умолк и замолчал навечно. И теперь больше никогда ничего не скажу.

Замечания и советы приветствуются. В меру.