Июньские изумруды

Вот они, первые подлинно летние дни! В высоком небе – регата облаков. Западный ветер приносит их с Балтики – настоящие летние облака, плоские снизу и вздымающиеся невероятными горами, если смотреть на них с самолёта. В небе нет толчеи; гонщики следуют с правильными интервалами. А на земле жгучие лучи солнца чередуются с периодами прохлады, и если стоять на возвышенности, видно, как расплывчатые тени скользят, подчиняясь воздушным течениям.
Ветер перебегает лугом, гонит по траве кланяющиеся волны, играет пылью, вздымая её крохотными смерчиками, приносит с реки влажные запахи.

Летние месяцы богаты. Можно сесть у сундука с сокровищами памяти и перебирать бесценные воспоминания, находя всё новые и новые преломления и сочетания граней, и, казалось бы, навсегда потерянные моменты прошлого. А если постараться, можно найти и кристалл будущего.

Дубрава в начале лета.
Старые дубы стоят редко, на таком удалении друг от друга, чтобы только луг не мог называться лугом. Поэтому солнце свободно проникает до земли, и дубрава светла и наощупь души – радостна. Полевые колокольчики, смолки, ромашки здесь всегда дома. Кустов нет – только цветущий луг с возносящимися к небу мощными стволами. Зелёное солнце.
Деревья обладают ярко выраженной индивидуальностью. Даже с завязанными глазами невозможно спутать ощущение от входа в тёмный глухой ельник с нежным приветом юной берёзовой рощи. Своя аура есть и у дубов. Это смесь непобедимой жизненной силы и какой-то непонятной лесной мудрости. И если берёза явно тяготеет к женскому началу, то дуб – настоящий мужчина; а ель, раз уж на то пошло, замкнутая мудрая старуха, у которой половые признаки, впрочем, давным-давно стёрлись.
Деревья верны себе и после смерти. Липа мягка, бук остаётся твердым и целеустремлённым, а осина не годна ни на что: в свойствах древесины явно выражается дрожь её листьев. Поэтому заготовщики древесины используют её в основном на дрова.
Пни – шляпки вбитых в землю гвоздей растительной жизни.
Деревья различны. Экстрасенсы давно заметили дифференциацию биоизлучений различных пород. Некоторые, считается, подпитывают человека жизненной силой, иные же отбирают её.
Действительно, в растительных сообществах всё так же, как и в человеческих стаях. Чётко прослеживается характер, внешность субъекта (образ, что ли) и сезонность воздействия. Повторюсь: дуб или клён – явно «мужчины», если это понятие можно спроецировать на флору, а берёза и рябина – безусловные «женщины», причём это никак не связано с настоящим полом дерева: большинство их, как правило, двудомны. Кстати, если пользоваться ими для отбора или пополнения личной биоэнергии, следует помнить, что к «мужчинам» следует прижиматься лбом, а к «женщинам» – затылком или виском. Но это так, к слову.
Кто же есть кто?
Ель ассоциируется со старухой, причём в больших сообществах – неразбавленных ельниках – у неё обычно портится характер, поэтому елани сумрачны, и многие живые существа избегают таких мест. Каштан – это добродушный и несколько ленивый, чуть полноватый мужчина, полный сдержанных сил. Вишня – девушка южного типа, мечтательная и слабая. Осина и чёрная ольха – явно выраженные отрицательные типы; американский клён – бомж, неопрятный и нечистый на руку. Липа нейтральна, а суть её можно определить словами «хранительница традиций».
Так же можно классифицировать кусты и травы. И степень полезности, «лекарственности», что ли, выражается интенсивностью их духовной окраски (в основном аура трав для меня имеет желтоватый оттенок).

Гроза. Не та обложная унылая морось, когда из-под земли на асфальтовую гибель выползают дождевые черви, а шумный ливень со вспышками молний и могучим грохотом обновляемого неба. Ветер рвёт гибкие плети берёз, из водосточных труб хлещет пена, а на лужах расцветают крохотные водяные цветики, в венчиках которых взлетают вверх микроскопические выплески. Лужи цветут водой яростно и стремительно, тут же сбегая потоками в решётки ливневой канализации. Во время грозы особенно заметно, насколько может быть жива текучая вода (вообще, если абстрагироваться от человеческого видения времени и взглянуть из вечности, то многое выглядит удивительно и непривычно. Например, куст под моим окном похож на взрыв. И деревья тоже вздымаются вокруг, как взрывы, и так же мгновенно опадают: так ведёт бомбёжку Время).
Но больше всего напряжённости в самόм ожидании грозы.
С самого утра начинает пáрить. Томящая духота разливается над землёю, как бы стекая с выцвевшего линялого неба и накапливаясь во впадинах и ложбинах. Ветер почти замирает, и от надвигающегося – как-то исподволь, невольно и подсознательно начинаешь искать укрытия.
А обитатели травы и воздуха, которым начихать на дождь, продолжают жить своей жизнью, не тратя ни мгновения зря: так же вьются стрекозы и мухи, бегут куда-то жужелицы, весело прыгают лягушки – и вся эта мелюзга исчезает только перед самым-самым началом.
Нет, слово «весело» подходит не совсем: окружающее по мере приближения грозового фронта перестаёт быть весёлым, темнеет, напрягается и ждёт.
Да что там рассказывать – этому посвящены тысячи описаний, хотя ни одно не может сравниться с подлинным ощущением, которое дарит нам живой мир.

В конце месяца зацветает иссоп. Маленький осколок изумрудного лета: жёсткие стебли иссопа на склоне мелового холма. Невзрачные синие цветы – но сколько в них ассоциаций! Видимо, то, что растение цветёт в самую знойную пору, кладёт след восприятия на полку памяти рядом с поблекшим от жары небом, мягкой пылью полевых дорог, сникшими бледными колокольчиками и давно забытыми детскими впечатлениями о безмятежности мира и бесконечности летнего дня.
В детстве мир воспринимается таким, каким он изначально задуман Богом. Я помню, что когда-то ухитрялся брать пальцами за крылышки прилетающую на цветущую малину пчелу – сейчас, когда мои пальцы и душа огрубели, об этом не может быть и речи. Я помню, сколько загадочных живых существ селилось в зарослях травы и тугих бутонах мальвы – теперь же приходится прилагать усилия, чтобы увидеть следы их таинственной жизни. Зато взрослый мир припечатал их своим определением и наименованием. А название – это как у Грина, помните: на цветок как бы садится жук, которого уже не стряхнуть…
Обитатели цветов – эльфы – не любят людей, и подсмотреть их обычаи крайне трудно. Обычно они имеют такой рост, чтобы трава была их лесом, и избегают появляться на голых местах. Но могут принимать и нормальные человеческие размеры или, напротив, уменьшаться до такой величины, чтобы переночевать, скажем, в цветке ландыша. Для нас подобное невозможно: от пребывания в нём безумно болит голова – виноват в этом нежный, но убийственно сильный аромат.

- Including -

Петербург, Петроград, Ленинград! Вспоминается, где бы я не был, мне балтийское серое небо и узоры чугунных оград.
Только это не просто слова. В них звучание пушкинских строчек. Так загадочны белые ночи и холодной Невы синева. И в прижатых к земле облаках древний ангел вознёсся над камнем. Что-то важное шепчет река мне, неотвязное шепчет река…
Этот воздух, и золото шпилей, и неброская лёгкость дворцов!
В парках статуи. Слётки скворцов. Лужи. Лето. И автомобили.

У костра

– Какие ещё эльфы?! Вы хоть соображаете, что это на фиг никому не интересно? – вопил Рыжий. – Про эльфов надо крутить сказки-фэнтези, с волшебниками и поединками на мечах, а вы ляпнули, значит, как корова из-под хвоста – и всё? И где динамика?! Да если хотите знать, весь ваш рассказ, если брать глобально, держится на моём присутствии! Я активен как Фигаро, причём в лучшем нарицательном значении этого слова! Я, я, я оживляю действие! А вы – Фальстафы и Обломовы: один базар, а действий – ноль!
– Памятничек вам поставить куда прикажете? – поинтересовался Вэгэ. – Так сказать, бюст на родине героя.
– Уточняю: посмертно, – сказал я.
– Да ну вас! – отмахнулся Рыжий. – А Питер вам с какого боку упал? Он с контекстом как-то связан? Нет. С половыми признаками древесины? Опять же нет. Кстати, до этих самых признаков додуматься – это ж каким Буратиной надо быть! Дубовым! «Папа Карло, оставь мне этот сучочек…»
– Отсутствие собственных идей обычно компенсируется критикой чужих, – констатировал Вэгэ.
– А мне так нравится, – вдруг заявила Муза. – Я люблю Петербург.
– Ну, не знаю. Как для меня, не клёво. И про грозу тоже хиловато, – с сожалением сказал Рыжий. – Вот я помню, однажды грозища была – это да! Ливень часа на два – такой, что лужи в городе стояли по колено! Ну, потом кончился. И вдруг вижу я – едет хмырь один на велосипеде, торопится, нажимает так, что только брызги летят. А впереди лужа, не очень глубокая, но достаточная; ну, он разогнался и ноги высоко-о-о так поднял, чтоб не забрызгать – даже на руль их положил, клоун. А в луже не видать – люк ливнёвки, ну, ещё здоровенной такой железной решёткой закрывается, так переднее колесо возьми да провались аккурат в эту долбаную щель. Велосипед под ним просел и встал – обод заклинило – и хмырь этот, как глиссер, прошёл всю лужу на собственной заднице! Вот это не хило, так и писать надо, как в жизни бывает. Учитесь, пока я жив.

Продолжение следует…