Поэтический марафон Памяти Победы
В честь приближающегося праздника Победы объявляется поэтический марафон Памяти. Давайте вспомним самые лучшие, самые честные, самые правильные стихи о Великой Отечественной войне. Потому что в стихах слышнее и боль, и мужество, и надежда.
Оставляйте до 10 мая в комментариях свои любимые стихи о Великой Отечественной войне. От каждого пользователя допустимо несколько текстов. 1 комментарий — 1 стихотворение. Обязательно указывайте автора.
Загрузка ...Оценки:
Tria - "10"Лелит - "10"
gulim - "10"
La Wanda - "10"
Lesya-Teplova - "10"
Семён Гудзенко
Перед атакой
Когда на смерть идут — поют,
а перед этим
можно плакать.
Ведь самый страшный час в бою -
час ожидания атаки.
Снег минами изрыт вокруг
и почернел от пыли минной.
Разрыв.
И умирает друг.
И, значит, смерть проходит мимо.
Сейчас настанет мой черед.
За мной одним
идёт охота.
Будь проклят
сорок первый год -
ты, вмерзшая в снега пехота.
Мне кажется, что я магнит,
что я притягиваю мины.
Разрыв -
и лейтенант хрипит.
И смерть опять проходит мимо.
Но мы уже
не в силах ждать.
И нас ведёт через траншеи
окоченевшая вражда,
штыком дырявящая шеи.
Бой был короткий.
А потом
глушили водку ледяную,
и выковыривал ножом
Из-под ногтей
я кровь чужую.
1942
Николай Рыленков
Ире
Бой шёл всю ночь, а на рассвете
Вступил в село наш батальон.
Спешили женщины и дети
Навстречу к нам со всех сторон.
Я на околице приметил
Одну девчонку, лет пяти.
Она в тени столетних ветел
Стояла прямо на пути.
Пока прошли за ротой рота,
Она не опустила глаз
И взглядом пристальным кого-то
Разыскивала среди нас.
Дрожал росой рассвет погожий
В её ресницах золотых.
Она на дочь мою похожей
Мне показалась в этот миг.
Казалось, все дороги мира
Сошлись к седой ветле, и я,
Себя не помня, крикнул: — Ира,
Мой птенчик, ласточка моя!
Девчонка вздрогнула и, глядя
Колонне уходящей вслед:
- Меня зовут Марусей, дядя, -
Сказала тихо мне в ответ.
Марусей? Ах, какая жалость!
И поднял на руки её.
Она к груди моей прижалась,
Дыханье слушала моё.
Я сбросил груз дорожных тягот.
- Ну, что же, Ира, не ревнуй! -
Всю нежность, что скопилась за год,
Вложил в отцовский поцелуй.
И по дорогам пропыленным
Вновь от села и до села
Шагал я дальше с батальоном
Туда, где дочь меня ждала.
1942
Роберт Рождественский «Баллада о зенитчицах».
Как разглядеть за днями
след нечёткий?
Хочу приблизить к сердцу
этот след…
На батарее
были сплошь –
девчонки.
А старшей было
восемнадцать лет.
Лихая чёлка
над прищуром хитрым,
бравурное презрение к войне…
В то утро
танки вышли
прямо к Химкам.
Те самые.
С крестами на броне.
И старшая,
действительно старея,
как от кошмара заслонясь рукой,
скомандовала тонко:
- Батарея-а-а!
(Ой мамочка!..
Ой родная!..)
Огонь! –
И –
залп!
И тут они
заголосили,
девчоночки.
Запричитали всласть.
Как будто бы
вся бабья боль
России
в девчонках этих
вдруг отозвалась.
Кружилось небо –
снежное,
рябое.
Был ветер
обжигающе горяч.
Былинный плач
висел над полем боя,
он был слышней разрывов,
этот плач!
Ему –
протяжному –
земля внимала,
остановясь на смертном рубеже.
- Ой, мамочка!..
- Ой, страшно мне!..
- Ой, мама!.. –
И снова:
- Батарея-а-а! –
И уже
пред ними,
посреди земного шара,
левее безымянного бугра
горели
неправдоподобно жарко
четыре чёрных
танковых костра.
Раскатывалось эхо над полями,
бой медленною кровью истекал…
Зенитчицы кричали
и стреляли,
размазывая слёзы по щекам.
И падали.
И поднимались снова.
Впервые защищая наяву
и честь свою
(в буквальном смысле слова!).
И Родину.
И маму.
И Москву.
Весенние пружинящие ветки.
Торжественность
венчального стола.
Неслышанное:
«Ты моя – навеки!..»
Несказанное:
«Я тебя ждала…»
И губы мужа.
И его ладони.
Смешное бормотание
во сне.
И то, чтоб закричать
в родильном
доме:
«Ой, мамочка!
Ой, мама, страшно мне!!»
И ласточку.
И дождик над Арбатом.
И ощущенье
полной тишины…
…Пришло к ним это после.
В сорок пятом.
Конечно, к тем,
кто сам пришёл
с войны.
Роберт Рождественский.
НА ЗЕМЛЕ БЕЗЖАЛОСТНО МАЛЕНЬКОЙ
На Земле безжалостно маленькой
жил да был человек маленький.
У него была служба маленькая.
И маленький очень портфель.
Получал он зарплату маленькую…
И однажды —
прекрасным утром —
постучалась к нему в окошко
небольшая,
казалось,
война…
Автомат ему выдали маленький.
Сапоги ему выдали маленькие.
Каску выдали маленькую
и маленькую —
по размерам —
шинель.
…А когда он упал — некрасиво, неправильно,
в атакующем крике вывернув рот,
то на всей земле не хватило мрамора,
чтобы вырубить парня
в полный рост!
Владимир Высоцкий
ШТРАФНЫЕ БАТАЛЬОНЫ
Всего лишь час дают на артобстрел —
Всего лишь час пехоте передышки,
Всего лишь час до самых главных дел:
Кому — до ордена, ну а кому — до «вышки».
За этот час не пишем ни строки —
Молись богам войны артиллеристам!
Ведь мы ж не просто так — мы штрафники,
Нам не писать: «…считайте коммунистом».
Перед атакой водку — вот мура!
Своё отпили мы ещё в гражданку.
Поэтому мы не кричим «ура» —
Со смертью мы играемся в молчанку.
У штрафников один закон, один конец —
Коли-руби фашистского бродягу,
И если не поймаешь в грудь свинец —
Медаль на грудь поймаешь за отвагу.
Ты бей штыком, а лучше бей рукой —
Оно надёжней, да оно и тише,
И ежели останешься живой —
Гуляй, рванина, от рубля и выше!
Считает враг: морально мы слабы —
За ним и лес, и города сожжёны.
Вы лучше лес рубите на гробы —
В прорыв идут штрафные батальоны!
Вот шесть ноль-ноль — и вот сейчас обстрел…
Ну, бог войны, давай без передышки!
Всего лишь час до самых главных дел:
Кому — до ордена, а большинству — до «вышки»…
Владимир Высоцкий
ЧЁРНЫЕ БУШЛАТЫ
(Евпаторийскому десанту)
За нашей спиною остались паденья, закаты…
Ну хоть бы ничтожный, ну хоть бы невидимый взлёт!
Мне хочется верить, что чёрные наши бушлаты
Дадут мне возможность сегодня увидеть восход.
Сегодня на людях сказали: «Умрите геройски!»
Попробуем, ладно, увидим, какой оборот…
Я только подумал, чужие куря папироски:
Тут — кто как умеет, мне важно — увидеть восход.
Особая рота — особый почёт для сапёра.
Не прыгайте с финкой на спину мою из ветвей:
Напрасно стараться — я и с перерезанным горлом
Сегодня увижу восход до развязки своей!
Прошли по тылам мы, держась, чтоб не резать их, сонных,
И вдруг я заметил, когда прокусили проход:
Ещё несмышлёный, зелёный, но чуткий подсолнух
Уже повернулся верхушкой своей на восход.
За нашей спиною в шесть тридцать остались — я знаю —
Не только паденья, закаты, но — взлёт и восход.
Два провода голых, зубами скрипя, зачищаю.
Восхода не видел, но понял: вот-вот и взойдёт!
Уходит обратно на нас поредевшая рота.
Что было — неважно, а важен лишь взорванный форт.
Мне хочется верить, что грубая наша работа
Вам дарит возможность беспошлинно видеть восход!
Юлия Друнина «Зинка»
Мы легли у разбитой ели.
Ждем, когда же начнет светлеть.
Под шинелью вдвоем теплее
На продрогшей, гнилой земле.
— Знаешь, Юлька, я — против грусти,
Но сегодня она не в счет.
Дома, в яблочном захолустье,
Мама, мамка моя живет.
У тебя есть друзья, любимый,
У меня — лишь она одна.
Пахнет в хате квашней и дымом,
За порогом бурлит весна.
Старой кажется: каждый кустик
Беспокойную дочку ждет…
Знаешь, Юлька, я — против грусти,
Но сегодня она не в счет.
Отогрелись мы еле-еле.
Вдруг приказ: «Выступать вперед!»
Снова рядом, в сырой шинели
Светлокосый солдат идет.
С каждым днем становилось горше.
Шли без митингов и знамен.
В окруженье попал под Оршей
Наш потрепанный батальон.
Зинка нас повела в атаку.
Мы пробились по черной ржи,
По воронкам и буеракам
Через смертные рубежи.
Мы не ждали посмертной славы.-
Мы хотели со славой жить.
…Почему же в бинтах кровавых
Светлокосый солдат лежит?
Ее тело своей шинелью
Укрывала я, зубы сжав…
Белорусские ветры пели
О рязанских глухих садах.
— Знаешь, Зинка, я против грусти,
Но сегодня она не в счет.
Где-то, в яблочном захолустье,
Мама, мамка твоя живет.
У меня есть друзья, любимый,
У нее ты была одна.
Пахнет в хате квашней и дымом,
За порогом стоит весна.
И старушка в цветастом платье
У иконы свечу зажгла.
…Я не знаю, как написать ей,
Чтоб тебя она не ждала?!
Илья Сельвинский
Я ЭТО ВИДЕЛ!
Можно не слушать народных сказаний,
Не верить газетным столбцам,
Но я это видел. Своими глазами.
Понимаете? Видел. Сам.
Вот тут дорога. А там вон — взгорье.
Меж ними
вот этак — ров.
Из этого рва подымается горе.
Горе без берегов.
Нет! Об этом нельзя словами…
Тут надо рычать! Рыдать!
Семь тысяч расстрелянных в мёрзлой яме,
Заржавленной, как руда.
Кто эти люди? Бойцы? Нисколько.
Может быть партизаны? Нет.
Вот лежит лопоухий Колька —
Ему одиннадцать лет.
Тут вся родня его. Хутор «Весёлый».
Весь «Самострой» — сто двадцать дворов.
Ближние станции, ближние села —
Все как заложники брошены в ров.
Лежат, сидят, всползают на бруствер.
У каждого жест. Удивительно свой!
Зима в мертвеце заморозила чувство,
С которым смерть принимал живой,
И трупы бредят, грозят, ненавидят…
Как митинг, шумит эта мертвая тишь.
В каком бы их ни свалило виде —
Глазами, оскалом, шеей, плечами
Они перекликаются с палачами,
Они восклицают: «Не победишь!»
Парень. Он совсем налегке.
Грудь распахнута из протеста.
Одна нога в худом сапоге,
Другая сияет лаком протеза.
Лёгкий снежок валит и валит…
Грудь распахнул молодой инвалид.
Он, видимо, крикнул: «Стреляйте, черти!»
Поперхнулся. Упал. Застыл.
Но часовым над лежбищем смерти
Торчит воткнутый в землю костыль.
И ярость мёртвого не застыла:
Она фронтовых окликает из тыла,
Она водрузила костыль, как древко,
И веха её видна далеко.
Бабка. Эта погибла стоя.
Встала меж трупов и так умерла.
Лицо ее, славное и простое,
Черная судорога свела.
Ветер колышет ее отрепье…
В левой орбите застыл сургуч,
Но правое око глубоко в небе
Между разрывами туч.
И в этом упреке деве пречистой
Рушенье веры дремучих лет:
«Коли на свете живут фашисты,
Стало быть, бога нет».
Рядом истерзанная еврейка.
При ней ребенок. Совсем как во сне.
С какой заботой детская шейка
Повязана маминым серым кашне…
Матери сердцу не изменили:
Идя на расстрел, под пулю идя,
За час, за полчаса до могилы
Мать от простуды спасала дитя.
Но даже и смерть для них не разлука:
Не властны теперь над ними враги -
И рыжая струйка
из детского уха
Стекает
в горсть
материнской
руки.
Как страшно об этом писать. Как жутко.
Но надо. Надо! Пиши!
Фашизму теперь не отделаться шуткой:
Ты вымерил мерзость фашистской души,
Ты осознал во всей ее фальши
«Сентиментальность» пруссацких грёз,
Так пусть же
сквозь их
голубые
вальсы
Горит материнская эта горсть.
Иди ж! Заклейми! Ты стоишь перед бойней.
Ты за руку их поймал — уличи!
Ты видишь, как пулею бронебойной
Дробили нас палачи.
Так загреми же, как Дант, как Овидий,
Пусть зарыдает природа сама,
Если
все это
сам ты
видел
И не сошел с ума.
Но молча стою над страшной могилой.
Что слова? Истлели слова.
Было время — писал я о милой,
О щелканьи соловья.
Казалось бы, что в этой теме такого?
Правда? А между тем
Попробуй найти настоящее слово
Даже для этих тем.
А тут! Да ведь тут же нервы, как луки,
Но строчки… глуше варёных вязиг.
Нет, товарищи: этой муки
Не выразит язык.
Он слишком привычен, потому беден,
Слишком изящен, поэтому скуп,
К неумолимой грамматике сведен
Каждый крик, слетающий с губ.
Здесь нужно бы… нужно создать бы вече
Из всех племен от древка до древка
И взять от каждого все человечье,
Всё прорвавшееся сквозь века —
Вопли, хрипы, вздохи и стоны,
Отгул нашествий, эхо резни…
Не это ль
наречье
муки бездонной
Словам искомым сродни?
Но есть у нас и такая речь,
Которая всяких слов горячее:
Врагов осыпает проклятьем картечь,
Глаголом пророков гремят батареи.
Вы слышите трубы на рубежах?
Смятение… Крики… Бледнеют громилы.
Бегут! Но некуда им убежать
От вашей кровавой могилы.
Ослабьте же мышцы. Прикройте веки.
Травою взойдите у этих высот.
Кто вас увидел, отныне навеки
Все ваши раны в душе унесет.
Ров… Поэмой ли скажешь о нем?
Семь тысяч трупов.
Семиты…
Славяне…
Да! Об этом нельзя словами:
Огнем! Только огнем!
1942
Керчь
Сергей Орлов
МАТЬ
Она молилась за победу, -
Шесть сыновей на фронт ушли,
Но лишь когда упал последний,
Чтоб никогда не встать с земли,
Победа встала на пороге,
Но некому ее встречать…
- Кто там?.. — Спросила вся в тревоге
От слёз ослепнувшая мать.
1945
Все стихи знакомы,близки,дороги,но стихотворение. Славинского,присланное Агатой,разорвало сердце.Спасибо!
Сельвинского!Планшет слова меняет сам.
Александр Прокофьев
МАМА
Дом — всех родней. Стучит берёза в раму.
Скрипит от ветра старое крыльцо.
Издалека идёшь. Сейчас ты крикнешь:
«Мама!» -
И расцелуешь милое лицо.
Ты дома, дома. Ты страдал и выжил,
И трудный путь — уже не трудный путь,
И все в цвету, и сердце к сердцу…
Ближе
Нельзя —
и так уж не вздохнуть!
И сразу сказка в шапке-невидимке
За стол садится, и кричат лады,
И все луга, и все березы в дымке,
И хоть зима, но все горят сады!
«Ну как ты, мама, мама?»
Пусть продлится
Мгновенье это… Отойдут дела.
Пусть сад цветет и в нем поёт синица,
Ну та, что век свой за морем жила!
Ну та, что пиво пенное варила,
Ну та, что сватьей-кумушкой слыла,
Ну та, что песней жизнь свою хвалила,
Хотя не пышно, бедная, жила!
И вот война. И путь войны упрямый.
Но по нему пройдем мы до конца.
И в путь-дорогу провожает мама -
Родимая и русская — бойца.
Вчера мальчишкой был он, нынче воин,
И вот с великой силою любви
Он с лавки поднимается, спокоен,
И говорит:
«Ну, мать, благослови!»
Где б ни было все это —
на Алтае,
На Мурмане суровом, на Двине, -
Её душа, такая золотая,
Сейчас до дна вся отдана войне!
И, как всегда, стучит берёза в раму,
И ветер норовит ее сломать,
И, как всегда, сын произносит:
«Мама!»,
И, как всегда, слова находит мать:
«Иди и мсти! Спроси с фашистов кровью,
И если сам вдруг рухнешь на бегу,
То, как всегда, я встану в изголовье,
Хотя б оно и было на снегу!
И кровь отдам горячую, живую,
Склонюсь к тебе во сне и наяву,
Зажму рукою рану боевую
И прежде всех героем назову!»
И всё пока… Стучит берёза в раму,
И ветер норовит ее сломать,
И вьется путь, далёкий и упрямый,
На нем сейчас с бойцом простилась мать…
1942
СИНИЙ ПЛАТОЧЕК
Слова Я. Галицкого и Г. Максимова
Синенький скромный платочек
Падал с опущенных плеч.
Ты говорила,
Что не забудешь
Ласковых, радостных встреч.
Порой ночной
Мы распрощались с тобой…
Нет больше ночек!
Где ты, платочек,
Милый, желанный, родной?
Письма твои получая,
Слышу я голос родной.
И между строчек
Синий платочек
Снова встает предо мной.
И мне не раз
Снились в предутренний час
Кудри в платочке,
Синие ночки,
Искорки девичьих глаз.
Помню, как в памятный вечер
Падал платочек твой с плеч,
Как провожала
И обещала
Синий платочек сберечь.
И пусть со мной
Нет сегодня любимой, родной,
Знаю, с любовью
Ты к изголовью
Прячешь платок голубой.
Сколько заветных платочков
Носим мы в сердце с собой!
Радости встречи,
Девичьи плечи
Помним в страде боевой.
За них, родных,
Любимых, желанных таких,
Строчит пулеметчик,
За синий платочек,
Что был на плечах дорогих!
Маргарита Алигер
УТРО МИРА
Три с лишком. Почти что четыре.
По-нашему вышло. Отбой.
Победа — хозяйка на пире,
так вот ты какая собой!
Так вот ты какая! А мы-то
представить тебя не могли.
Дождём, как слезами, омыто
победное утро земли.
Победа! Не мраморной девой,
взвивающей мраморный стяг, -
начав, как положено, с левой
к походам приученный шаг,
по теплой дождливой погодке,
под музыку труб и сердец,
в шинели, в ремнях и в пилотке,
как в отпуск идущий боец,
победа идёт по дороге
в сиянии майского дня,
и люди на каждом пороге
встречают ее, как родня.
Выходят к бойцу молодому:
- Испей хоть водицы глоток. -
А парень смеётся: — До дому! -
и машет рукой на Восток.
9 мая 1945
Константин Симонов
Словно смотришь в бинокль перевернутый
Словно смотришь в бинокль перевернутый -
Все, что сзади осталось, уменьшено,
На вокзале, метелью подернутом,
Где-то плачет далекая женщина.
Снежный ком, обращенный в горошину, -
Ее горе отсюда невидимо;
Как и всем нам, войною непрошено
Мне жестокое зрение выдано.
Что-то очень большое и страшное,
На штыках принесенное временем,
Не дает нам увидеть вчерашнего
Нашим гневным сегодняшним зрением.
Мы, пройдя через кровь и страдания,
Снова к прошлому взглядом приблизимся,
Но на этом далеком свидании
До былой слепоты не унизимся.
Слишком много друзей не докличется
Повидавшее смерть поколение,
И обратно не все увеличится
В нашем горем испытанном зрении.
1941 г.
Владимир Высоцкий
Братские могилы
На Братских могилах не ставят крестов,
И вдовы на них не рыдают,
К ним кто-то приносит букеты цветов,
И Вечный огонь зажигают.
Здесь раньше — вставала земля на дыбы,
А нынче — гранитные плиты.
Здесь нет ни одной персональной судьбы —
Все судьбы в единую слиты.
А в Вечном огне видишь вспыхнувший танк,
Горящие русские хаты,
Горящий Смоленск и горящий рейхстаг,
Горящее сердце солдата.
У Братских могил нет заплаканных вдов —
Сюда ходят люди покрепче,
На Братских могилах не ставят крестов…
Но разве от этого легче?!
Автор неизвестен ( из интернета)
Война окончилась на Пасху..
- Тяжелейшие бои за Берлин пришлись на окончание Великого поста. В Лазареву субботу 28 апреля была взята известная страшными пытками берлинская тюрьма.
- 29 апреля в Вербное воскресенье (праздник Входа Господня в Иерусалим) приступили к штурму Рейхстага.
- 30 апреля в Великий понедельник покончил с собой Адольф Гитлер; когда сказано бесплодной смоковнице: Да не будет же впредь от тебя плода вовек и она тотчас иссохла (Мф.21:19).
- Фактически война закончилась в Светлое Христово Воскресение! К этому дню затихли все сражения.
- Пасха 1945 года выпала на 6 мая — день Георгия Победоносца. Германская капитуляция была подписана полководцем Жуковым с именем Георгий!..
- 9 мая — Светлая среда, день памяти Всех святых Синая. Первым из них был пророк Моисей, увидевший Неопалимую купину и получивший откровение об освобождении своего народа.
- Парад победы был назначен на 24 июня – День Святой Троицы.
- Совпадения!? Самая кровавая война за всю историю человечества увенчалась пасхальной радостью, торжеством героизма и мужества нашего воинства, триумфом жизни над смертью.
В День Победы очень хочется пожелать всем МИРА.
Пусть память о подвигах наших отцов и дедов передаётся из поколения в поколение!
С Днем Великой Победы! С нами Бог!