Россия, ты моя печаль…
Не та, что на листах газетных или в приказах совсекретных – вот той-то мне как раз не жаль; а та, своя, из детства родом, что от души не отдерёшь, что так родна, что невтерпёж – вот с ней у нас одна порода. Там неохватна глазу даль – венец дороги бесконечной. Сияет путь над нею млечный, пурги свистит над нею сталь. Там льётся песня удалая – и в ней сама душа поёт. Трава, душистая как мёд, под ветром стелется, играя. И всё, что есть во мне, молчит, внимая голосу земному. Там все тропинки манят к дому, там бьют прозрачные ключи. Столетий крепость величаво плывёт над родиной моей; на стенах городских кремлей покоится седая слава. И древний богатырь Илья приходит в гости по-простецки…
Да, этот взгляд немного детский, ведь знаю и иное я: дымилась кровь. Творились смерти. Беда случалась всей земли; валялась голая в пыли – как будто её драли черти – Россия. Но скажите мне – народы прочие иные ужель не сведали на вые невзгод? И каково в ярме? Да, мёрли голодом и тифом; бывало вкрай, невмоготу; и кто ж там мыслил про мечту, и где там быть прерогативам?! Не чая доброго пути, брели холодные, в сермяжке. Вот этот путь – кровавый, тяжкий – он тоже мой, как не крути: и надо мной аркан монгола летел, и грозно шёл тевтон… И в летописях тайный стон был братом русского глагола.
Но даже в час смертельных мук не иссякала суть народа. Росла, прочнела год от года. Так целину вздымает плуг, даря надежду селянину; так в поле прорастает хлеб… Упрямо возрождался, креп дух непокорный славянина. И я в себе его храню. Его я в солнца вижу свете, в весне, в раздольном жарком лете – подобен он тому огню, что раз возжегшись, не погаснет. И это корень, это соль. Режь поперёк меня и вдоль – и не найдёшь нерусской части.
Теперь, своих на склоне дней, весь опыт прожитый объемля, я принимаю эту землю и смысл присутствия на ней. И всё, что было и что будет – и гордость нашу, и позор – и русским буду до тех пор, пока живут в России люди…

Автор готов к любой критике. Смелее!