Ты помнишь север? И мороз, когда солярка – как сметана? И обморозить щёки-нос так запросто, что даже странно. Ты помнишь запах той тайги – без края вправо или влево, где даже думать не моги о чём-то кроме обогрева? Ненарушимой, без распутья…
Мы жгли отчаянно костры, и хлеб, зажаренный на прутьях, не брали даже топоры.
И – ночь.
Зимою, между прочим, период темноты немал. Я вспоминал другие ночи… Да ты их тоже вспоминал!
Ночами думается много. Укрывшись (зябко!) с головой и подобрав в коленках ноги, я в мир откатывался свой, и в нём особенною тенью вдруг подступал со всех сторон тот образ, дальний, наслоенье – то полуявь, то полусон…
Мороз всегда крепчает к ночи. Короткий отпылал закат. Усталый день покоя хочет, и темнотой забыться рад. Вот гаснут звуки. Редко-редко в костре стреляет уголёк. Застыло всё. Не дрогнет ветка. Стих ветер. А рассвет далёк.
Весь мир – огромный, вдохновенный, перед тобой раскрыла ночь, а ты стоишь перед Вселенной, себя не в силах превозмочь: пушистый от лучей, мохнатый, мерцает в небе звезд покров, и всё звучит, и сердцу надо лишь слушать музыку миров – ту, мерным шорохом галактик пронизанную благодать, которую учёный-практик порой не в силах осознать. И нужно принимать решенье – пред нами приоткрыта суть, и завершило путь движенье, и время завершило путь, и дух захватывает – это вдруг прикасается душа к судьбе неведомой планеты, покоем вечности дыша…
– Романтик! – отозвался братец. – Сейчас, сейчас пущу слезу! Твой строй небесных каракатиц подобен бабе на возу, без каковой кобыле легче… Одним полезен сей товар: заклей его в стишок покрепче, чтоб снять покруче гонорар. Студентки писались бы чтобы – ты этого всю жизнь хотел. А впрочем, говорю без злобы – ты на стихах разбогател?
Запомни – мир стальному зверю подобен в панцире своём! Вот я в романтику не верю. Литературный есть приём – и точка. Есть её не станешь. Нельзя её одеть-обуть. Когда ж ты, дурень, перестанешь мечтать и верить в эту муть?! На самом деле это бездна! Все голубые города – для дураков. Оно полезно – пристроить к делу иногда и молодёжь: пущай займутся, построят на досуге БАМ… Да им хоть десять революций – не прошибёшь! Не по мозгам.
Ну, что «держава»? Что «держава»? Ты сам, братишка, погляди: вот свалка слева, свалка справа, а нам дорожка посреди…
– Послушай, брат, не надо грязи! Плесни-ка лучше мне вина. И я от жизни не в экстазе, да уж не так она черна! А ты знай мажешь чёрной краской… Она нам мать – как ни крути. Неужто ты ни капли ласки не видел от неё? Прости, но я не верю! Есть пределы, есть благодарность, наконец! Неужто ты на самом деле такой зануда и слепец?
Одно лишь ты подметил верно: вернуть тот век я не хочу – плакатный, выспренный, манерный, оплот рабу и палачу. Я о другом справляю тризну – о том, дарившем нам мечты и гордость за свою отчизну, где жизнь прожили я и ты…
Брат начал закипать и злиться:
– Да мне обидно, чёрт возьми! Я рад бы всей душой гордиться, да чем гордиться-то?!
– Людьми.
– Которыми? Которых вечно никто в расчёт не принимал? Наш человек, с душой калечной, давно всю гордость обломал!
– Но среди этих всех ущербных всегда найдётся тот один, кто, и не думая о жертве, возьмёт на грудь вину из вин, и вытянет, сдирая кожу, страну из всякого говна – и по-другому он не может, поскольку…
– Брат! А на хрена?! Ведь не добьёшься результата! Я это чётко осознал. Один тянул-тянул когда-то – распяли! Вот такой финал. Кого тянуть? К каким вершинам? Оно им надо? Я бы рад – да прямо в морду матерщина… И верно – сам же виноват.
Нет! Дураками вплоть до гроба нас обложили… Эка мразь! И эта, знаешь, Азиопа в нас просто намертво впеклась!..

Продолжение следует…